Полет сокола - Уилбур Смит

Волшебную картину заливало необычное перламутровое сияние утренней зари, и даже самые далекие холмы, до которых, возможно, было более ста шестидесяти километров, вырисовывались в чистом прозрачном воздухе как на ладони.

— Какая красота, — пробормотала Робин, все еще держа Зугу за руку.

— Королевство Мономотапа, — ответил Зуга, внезапно охрипнув от волнения.

— Нет, — тихо возразила Робин. — Здесь нет ни следа человека, это новый Эдем.

Зуга молчал, обводя пейзаж взглядом. Он искал следы человеческого присутствия, но не находил их. Земля была нетронутой, девственно чистой.

— Новая страна ждет нас! — воскликнул он, не выпуская руки Робин. В этот миг брат и сестра стали так близки, как никогда не были и вряд ли когда-нибудь будут снова, а земля ждала их, просторная, безграничная, свободная и прекрасная.

Наконец Зуга с неохотой оставил Робин на вершине перевала и через серый каменный портал спустился к каравану. К этому времени извлекли и второй бивень. Оба клыка веревками из коры привязали для переноски к шестам из свежеспиленного дерева мсаса, но носильщики отложили свою поклажу и принялись за пиршество. Они налегали на свежее мясо и самую лакомую африканскую добычу — толстые белые ломти слоновьего жира.

Они проделали в слоновьем животе огромную дыру и вытащили оттуда внутренности. Громадные резиноподобные трубы багрово-желтых кишок блестели в лучах солнца и раздувались от газов, как воздушные шары.

Полдюжины носильщиков в чем мать родила заползли внутрь слоновьей туши, скрылись из глаз и по грудь бродили в ванне из скопившейся внутри застывающей крови. Измазанные с головы до пят, они выползали наружу, и на их наводящих ужас мокрых красных физиономиях сверкали лишь глаза да оскаленные в ухмылке зубы, а в руках они сжимали лакомые куски печени, жира и селезенки.

Они резали их на части лезвием ассегая и бросали на тлеющие угли одного из полудюжины костров, а потом выхватывали почерневшие снаружи, но полусырые внутри ломти и заглатывали, всем своим видом выражая неописуемый восторг.

Пока они не насытятся, их ничто не заставит сдвинуться с места, понял Зуга. Поэтому он оставил Яну Черуту, который сам уже чуть не лопался от съеденного мяса, подробные указания. Он велел ему отправляться в путь, как только люди закончат трапезу и упакуют оставшееся мясо для переноски, а сам взял «шарпс» и пошел обратно вверх по склону, туда, где осталась Робин.

Он чуть ли не полчаса звал ее, не получая ответа, и уже всерьез начал беспокоиться, как вдруг среди утесов раздался голос сестры. Взглянув вверх, Зуга увидел, что она стоит на узком карнизе метрах в тридцати у него над головой и машет ему, призывая подняться.

Зуга быстро вскарабкался на карниз и начал было строго выговаривать ей, но увидел выражение глаз Робин и осекся. В золотом сиянии солнца лицо сестры побледнело и стало болезненно-сероватым, а из покрасневших глаз лились слезы.

— Что случилось, сестренка? — встревоженно спросил он, но у нее не было сил отвечать.

Слова застревали у Робин в горле, та лишь сглотнула и сделала знак идти за ней.

Карниз был узким, но ровным. Он врезался в скалу, образуя длинную пещеру с низким сводом. В пещере когда-то жили люди, скалистый потолок почернел от копоти сотен костров, на которых готовили пищу, а заднюю стену покрывали трогательно-ребяческие рисунки маленьких желтых бушменов, которые столетиями использовали эту пещеру в качестве лагерной стоянки в бесконечных странствиях.

Рисункам недоставало перспективы и точности форм, но они улавливали внутреннюю сущность изображенных животных, тонко передавали и грациозный взмах жирафьей шеи, и силу могучих плеч капского буйвола, чьи печально опущенные рога обрамляют вздернутый нос.

Бушменский художник изобразил себя и свое племя в виде хрупких фигурок-палочек. Эти фигурки с натянутыми луками танцевали и скакали вокруг добычи, и, опять-таки нарушая все пропорции, у каждого крохотного человечка торчал огромный пенис. Даже в пылу охоты — таково уж вселенское чванство всего рода мужского, подумал Зуга.

Рисунки людей и зверей, покрывающие стены пещеры, очаровали Зугу, и он уже решил разбить здесь лагерь, чтобы иметь больше времени на изучение и зарисовки этой сокровищницы первобытного искусства, но Робин опять окликнула его.

Он пошел за ней по карнизу туда, где тот внезапно обрывался, образуя нечто вроде балкона, висящего над зачарованной страной. Внимание майора разрывалось между чудесной панорамой лесов и полян и наскальными рисунками у него за спиной, но Робин снова нетерпеливо поманила его.

По скальной поверхности утеса тянулись горизонтальные пласты разноцветных горных пород. Породы разных слоев имели различную твердость, и более мягкие слои выветрились, образовав позади карниза длинную низкую пещеру.

Стена пещеры, там, где ее не покрывали рисунки бушменских художников и не закоптил дым костров, была мыльно-зеленоватого цвета. Здесь, в месте, откуда открывался вид на всю империю Мономотапа, кто-то металлическим ножом вырубил в зеленом мыльном камне ровную квадратную табличку.

На ней был высечен христианский крест, а под ним имя и дата. Буквы были начертаны опытным каллиграфом и вырезаны с величайшей тщательностью:

ФУЛЛЕР МОРРИС БАЛЛАНТАЙН.

При виде имени отца, выведенного его собственной рукой, у Зуги вырвалось невольное восклицание.

Несмотря на то, что надпись казалась свежей, дата была проставлена семь лет назад — 20 июля 1853 года. После единственного возгласа Зуги никто из них больше не промолвил ни слова. Они смотрели на надпись, и их обоих охватили сильные чувства.

Робин с новой силой пылала дочерней любовью и чувством долга, ее снедало жгучее желание снова, после стольких долгих лет, оказаться рядом с отцом, заполнить пустоту в душе, которая теперь заныла еще мучительнее, а на глаза опять навернулись слезы и хлынули ручьем.

— Господи, прошу тебя, — молилась она, — отведи меня к отцу. Господи, даруй мне радость не опоздать.

Зугу снедали другие чувства, не менее сильные. Ему разъедало душу сожаление, что кто-то другой, пусть даже отец, раньше него прошел через эти скалистые ворота в королевство Мономотапа. Это была его земля, и он не желал ни с кем ее делить. Особенно с этим жестоким чванливым монстром, своим отцом.

Майор холодно смотрел на приписку, следовавшую за именем и датой, но в душе кипел от злости и досады.

«Bo имя Господа пресвятого» — было вырезано чуть ниже.

Так похоже на Фуллера Баллантайна — рядом с крестом и сентенцией посланника Господня вырезать свое имя. Оно красовалось на сотнях деревьев и камней по всему континенту, который отец считал личным подарком от Бога.

— Зуга, дорогой, ты был прав. Ты привел нас к нему, как обещал. Я в тебе никогда не сомневалась.

Зуга подумал, что, будь он один, он мог бы стереть эту надпись, дочиста выскоблить скалу охотничьим ножом, но едва эта мысль пришла в голову, как майор понял, насколько она бесплодна. Сколько ни скобли, избавиться от незримого присутствия этого человека не удастся.