Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году - Леонид Млечин

В мире эта акция произвела тягостное впечатление. 18 февраля 1918 года видный немецкий социал-демократ Отто Браун, будущий премьер-министр Пруссии, писал в партийной газете «Форвертс»: советский коммунизм, который Ленин навязал России, располагая всего четвертью процентами мест в парламенте, представляет собой «военную диктатуру, равной которой по жестокости и беспощадности не было даже при позорном режиме царей».

Ленин сказал Троцкому:

– Конечно, было очень рискованно с нашей стороны, что мы не отложили созыва Учредительного собрания. Очень, очень неосторожно. Но в конце концов вышло лучше. Разгон Учредительного собрания советской властью есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры. Теперь урок будет твердый.

Троцкий согласился с Владимиром Ильичом: «Победоносное развитие пролетарской революции после открытого, явного, грубого разгона Учредительного собрания нанесло формальной демократии тот благодетельный удар, от которого ей уже не подняться никогда. Вот почему Ленин был прав…»

Профессор Юрий Готье записал в дневнике: «Грустно и больно было сегодня читать лекцию о теории славянофилов. Какое глубокое заблуждение; как ошибались эти прекрасные люди, мечтая о блестящей судьбе страны, кончившей, как старый алкоголик в одном из романов Золя: подожгли и сгорела без остатка…»

Иван Бунин горестно замечал: «Бледный старик-генерал в серебряных очках и в черной папахе что-то продает, стоит робко, скромно, как нищий… Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!»

Страна лишилась парламента. Путь представительной демократии для России был закрыт. В следующий раз свободно избранный парламент соберется в России не скоро…

«Разгон Учредительного собрания, – считает ныне профессор Протасов, – означал крах конституционных надежд, полную узурпацию власти одной партией (точнее, ее верхушкой), попрание общенародного волеизъявления и выраженного им идеала».

Но как мало людей в ту пору сожалели о разгоне парламента!

Иван Бунин вспомнил уличную сценку:

– Наш долг был и есть – довести страну до Учредительного собрания!

Дворник, сидевший у ворот и слышавший эти горячие слова, – мимо него быстро шли и спорили, – горестно покачал головой:

– До чего в самом деле довели, сукины дети!

Разговор о революции не закончен. Но на протяжении всего этого столетия тон в этих дискуссиях задавали не историки, а власть, для которой прошлое – лишь инструмент текущей политики.

Столетие Великой русской революции – наилучший повод обратиться к углубленному изучению недавней истории, узнать что-то новое, разобраться в том, как все это произошло сто лет назад. Но социологи фиксируют необычное явление: в массовом сознании, в обществе, нет запроса на новые знания, а есть запрос на подтверждение давно усвоенных схем.

В современных опросах общественного мнения вождь Октябрьской революции Владимир Ильич Ленин и последний русский император Николай II практически сравнялись. Выходит, массовое сознание относится к ним одинаково. Одинаково безразлично? Неужели это возможно?

Может быть, дело в том, что и о Николае, и о Ленине нам известно немногое? И мы не хотим узнать больше?.. Не желаем осваивать новую информацию, знакомиться с документами, которые теперь открыты, вникать в сложные перипетии революционных событий? Подлинные знания требуют серьезных размышлений. То, что выяснилось в последние годы, заставляет думать. А не хочется…

Возникает ощущение, что из общественного сознания ушли мораль и нравственность как критерий оценки действующих лиц истории, что эти понятия вообще утратили значение. Главное событие 1917 года – падение монархии. И в год столетия революции последнего императора по-прежнему упрекают в том, что он не подавил восстание, не расстрелял бунтовщиков, вышедших на улицы Петрограда, и не предотвратил революцию. Удивляются: почему он отдал власть без сопротивления? Инстинктивно мы хотим, чтобы властитель был жестким и жестоким… Бросается в глаза страстное желание видеть на троне политика, который бы не стеснялся применить силу. В цене диктаторы и тираны.

Последнего самодержца очень мало ценили, за все осуждали, и ему совсем не доверяли. К Николаю II было непримиримо образованное общество – считало его «самодержавие» отжившим, несовременным, неэффективным. Не желало замечать той эволюции, которую проделала николаевская монархия, тех ограничений, на которые она пошла во время первой революции, считало их недостаточными.

Общество так упорно противостояло монархии, что забыло о проблемах и задачах страны, свело к этому противостоянию всю русскую политику и, в конечном счете, всю русскую историю, считает профессор, доктор политических наук Ирина Глебова. А ведь именно в рамках «старого режима» открывались возможности для сотрудничества власти и общества, для развития страны – экономического, политического, культурного.

Страна отказалась от этой перспективы. А к ответу призвала Николая II. Его судят за претензии на «самодержавность» – и в то же время за слабость: не удержал, не совладал, все потерял. «Слабая» власть – худшее из русских бед. На нее не перевалишь все заботы и проблемы. При такой власти приходится принимать на себя часть ответственности за устройство жизни…

Нет, покоряться можно только великому и ужасному! Это даже приятно. Те же люди, которые весной топтали портреты свергнутого императора, осенью захотели восстановления сильной – то есть идеальной – власти. И привели к власти большевиков, которые установили несравнимую с царским самодержавием диктатуру.

Александр Изгоев, член ЦК кадетской партии, записал услышанные им в революцию году слова относительно большевиков:

– Народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас, кадетов, уважает? Нет, он над вами смеется, а большевиков уважает. Большевик его каждую минуту застрелить может.

Результатом революций становится еще большее укрепление государственного аппарата, против чего, собственно, и затевалась революция. Революция разрушает только фасад, а сама система мало меняется, архаика берет верх над модернизацией. Напуганные усложнением жизни, решили все упростить. Диктатура – самое простое устройство жизни. Вернулись на традиционный путь: царь или вождь всем руководит и объясняет: и как пахать, и как строить, и как пожары тушить. Все слушают, кивают, докладывают об исполнении. И все делается через пень-колоду. С одной стороны, зачем проявлять инициативу, стараться, если на все нужна команда сверху. С другой – исчезает способность к самостоятельности. А ненужные органы атрофируются.

Люди нуждаются во власти как покровителе и защитнике. Больше рассчитывать не на кого! Самим ни за что не справиться с множеством повседневных проблем. Не потянуть. Не осилить… При этом прекрасно понимают, что чиновники наобещают и не сделают, обманут и обведут вокруг пальца. Но у них и власть, и деньги. И люди вздыхают: «Плетью обуха не перешибешь».