Колёса - Артур Хейли

Еще в начале августа он сказал дочери, что передумал и просит ее подыскать экономку; Барбара ответила, что займется этим при первой же возможности, но сейчас она слишком занята в агентстве и ей не выбрать время, чтобы дать объявление, побеседовать с кандидатками, а потом ввести отобранную экономку в курс дела. Мэтт вспылил, заявив, что это – женское дело, в данном случае дело его дочери, вести хозяйство и что мужчине ни к чему этим заниматься, особенно если он завален работой, как сейчас. Однако Барбара не скрыла, что считает свою работу не менее важной, с чем Мэтт никак не мог согласиться, даже просто не мог этого понять.

Нынче вообще было много такого, что Мэтт Залески отказывался понимать. Достаточно было раскрыть газету, и он начинал возмущаться и недоумевать, почему перечеркиваются едва ли не все “общепринятые критерии”, отбрасываются прежние представления о морали, открыто подрывается установленный порядок. Никто, казалось, уже не хотел уважать ни законные власти, ни суд, ни родителей, ни президентов колледжей, ни военных, ни систему свободного предпринимательства, ни американский флаг, под которым Мэтт и люди его поколения сражались и погибали во вторую мировую войну.

По мнению Мэтта Залески, виной всему была молодежь – эти длинноволосые юнцы, которых не отличишь от девчонок (сам Мэтт до сих пор принципиально стригся под “ежика”) и которые вызывали в нем всевозрастающее возмущение; эти всезнайки-студенты, любящие поразглагольствовать о Маклюэне, Марксе или Че Геваре; воинствующие черные, требующие немедленного удовлетворения своих претензий и отвергающие спокойное течение прогресса; все прочие ниспровергатели основ, бунтовщики и смутьяны, презирающие все, что у них перед глазами, и готовые наброситься на любого, кто с ними не согласен. Вся эта компания, по убеждению Мэтта, – незрелая, зеленая, не знающая настоящей жизни и ничего не дающая обществу… Стоило ему подумать о молодежи, как у него разливалась желчь и подскакивало кровяное давление.

А Барбара, которая, конечно, была далека от этих бунтующих студентов и протестующей молодежи, тем не менее открыто симпатизирует им, что, по сути, ничуть не лучше. За это Мэтт винил тех, с кем общалась его дочь, включая Бретта Дилозанто, которого он продолжал недолюбливать.

Подобно многим своим сверстникам, Мэтт Залески был рабом давно устоявшихся взглядов. Барбара не раз пыталась – хотя попытки ее и кончались горячими спорами – обратить отца в свою “веру”, доказывая ему, что теперь стали шире смотреть на многое; что убеждения и идеи, некогда считавшиеся незыблемыми, при более глубоком рассмотрении обнаружили свою несостоятельность; что молодежь презирает не этические принципы своих родителей, а двуличную мораль, не старые критерии как таковые, а лицемерие и самообман, которые слишком часто прикрывают систему так называемых ценностей. Собственно, настало время поиска, активного эксперимента в духовной сфере, отчего человечество только выиграет.

Но все усилия Барбары оказались тщетными. Мэтт, не будучи человеком проницательным, воспринимал происходившие вокруг перемены лишь как нечто негативное и разрушительное.

В таком настроении, да к тому же усталый и измученный непроходящей болью в желудке, Мэтт вернулся домой и обнаружил там Барбару, а с ней гостя. Гостем был Ролли Найт.

Несколько часов назад Барбара при содействии Леонарда Уингейта встретилась с Ролли в центре. Ей хотелось побольше узнать о том, как живут и что думают черные обитатели города – в частности Ролли – о самом городе, а также о программе найма неквалифицированной рабочей силы. Барбара намеревалась включить в текст к фильму “Автосити”, монтаж которого уже завершался, то, что услышит от Ролли Найта.

Вначале Барбара повезла его в пресс-клуб, но там было необычно шумно и многолюдно, и Ролли чувствовал себя очень скованно. Тогда Барбаре пришла в голову идея поехать к ней домой. На том и порешили.

Она смешала для себя и для гостя виски с содовой, быстро приготовила незатейливую еду – яичницу с ветчиной – и принесла на подносах в гостиную. Ролли постепенно освоился и стал охотно отвечать на все ее вопросы.

Некоторое время спустя Барбара принесла бутылку с виски и еще раз налила себе и ему. За окном сгущались сумерки – ясный погожий день сменялся ночью.

Ролли внимательно оглядел уютную, со вкусом, но, в общем, скромно обставленную комнату.

– Сколько отсюда до угла Блейн и Двенадцатой улицы? – спросил он.

– Около восьми миль, – ответила Барбара.

Он покачал головой и усмехнулся:

– А я думаю, все восемьсот, а?

Ролли как раз жил на углу Блейн и Двенадцатой улицы.

Барбара только что вкратце записала то, что сказал ей Ролли, подумав, что с этого как раз можно будет начать, когда в комнату вошел ее отец.

И замер на пороге.

Не веря своим глазам, он глядел на Барбару и Ролли Найта, сидевших рядышком на диване, со стаканами в руках; на полу между ними стояла бутылка виски, рядом – поднос с грязной после ужина посудой. В растерянности Барбара выпустила из рук блокнот, и он упал на пол.

Хотя Ролли Найту и Мэтту Залески никогда не приходилось разговаривать на заводе, они мгновенно узнали друг друга. Мэтт, ничего не понимая, посмотрел на Ролли, потом на Барбару. Ролли ухмыльнулся, с демонстративным спокойствием опрокинул в рот виски, потом вдруг засуетился. Облизнул губы.

– Привет, папа! – воскликнула Барбара. – А это… Ее прервал резкий голос Мэтта. Выкатив на Ролли глаза, он проговорил:

– Какого черта ты рассиживаешься здесь, в моем доме?..

За долгие годы руководства автомобильным заводом, на котором значительную часть рабочей силы составляли черные, Мэтт в силу необходимости приобрел умение терпимо относиться к ним. Но это всегда была только личина. А под нею до сих пор прятались взгляды его польских родителей и их соседей по Уайандотту, которые считали негров неполноценными людьми. И сейчас, увидев, что родная дочь принимает чернокожего в его доме, Мэтта охватила неудержимая ярость, которую лишь усугубляли усталость и напряжение последних дней. Он уже не отдавал себе отчета ни в своих словах, ни в действиях.

– Папа, – резко проговорила Барбара, – это мой друг мистер Найт. Я пригласила его и не…

– Заткнись! – рявкнул Мэтт, поворачиваясь к дочери. – С тобой у нас будет особый разговор. Барбара побледнела.

– Это как понимать – особый?

Мэтт пропустил ее вопрос мимо ушей. Он впился взглядом в Ролли Найта и, указав на дверь в кухню, через которую сам только что вошел, гаркнул:

– Вон отсюда!

– Папа, как ты смеешь?

Барбара соскочила с дивана и кинулась к отцу. Он размахнулся и больно ударил ее по лицу.

Все это напоминало классическую трагедию, и теперь оторопела уже Барбара. “Нет, это происходит не со мной!” – промелькнуло у нее в голове. Щека у нее пылала и, наверное, распухнет, подумала Барбара, но сейчас это не имело значения. Куда важнее было ее внутреннее состояние. Казалось, будто сдвинули глыбу – столетия человеческого прогресса и понимания – и что же открылось взору? Зловонный гнойник – безрассудная ненависть, фанатизм, продолжавшие жить в душе Мэтта Залески. И Барбара, будучи дочерью своего отца, в этот момент разделяла его вину.