Рюрик - Евгений Пчелов

Я сказала эти последние слова достаточно выразительно, чтобы этот разговор окончился; императрица села играть; я сделала то же самое».

Несмотря на смелость Дашковой, приговор трагедии был вынесен. «Оную книгу, яко наполненную дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражениями, а потому в обществе Российской империи нетерпимую, сжечь». В декабре 1793 года экземпляры отдельного издания «Вадима Новгородского» были сожжены на площади близ Александро-Невской лавры в Петербурге. Следующее издание этого произведения состоялось лишь в 1871 году. Однако трагедия Княжнина разошлась в списках и стала знакома читающей публике. Образ Вадима Новгородского вошел в русскую литературу уже в начале XIX века.

С верноподданнических позиций в последний год XVIII века историю Вадима и Рюрика изложил в своей эпической поэме «Царь, или Спасенный Новгород» (1800) известный поэт Михаил Матвееевич Херасков (1733–1807). В этом произведении, правда, Вадим именуется Ратмиром, но предстает как порочный и злой юноша-мятежник, от которого отступается народ. Имя Ратмир, по всей видимости, восходит к «Житию Александра Невского», в котором среди героев Невской битвы упоминается княжеский слуга Ратмир, храбро сражавшийся и павший на поле брани. Впоследствии это имя использовал А. С. Пушкин для одного из персонажей «Руслана и Людмилы» — некий восточный колорит этого имени позволил Пушкину сделать своего Ратмира «хазарским ханом». Кстати, совпадение имен героя Невской битвы Ратмира и предка Пушкиных Ратши позволило Александру Сергеевичу утверждать, что «мой предок Рача мышцей бранной Святому Невскому служил», хотя на самом деле в Невской битве участвовал другой прародитель Пушкина — Гаврила Алексич, правнук Ратши. Но вернемся к Рюрику и Вадиму.

Популярности образа Вадима в литературе начала XIX века способствовали два аспекта. Во-первых, Вадим представал как одинокий романтический герой, который гибнет не в силах противостоять окружающему миру; во-вторых, играл роль революционный пафос истории Вадима, героя-бунтаря, борца против тирании за народную «вольность». Обе линии заметны в русской словесности 1810—1820-х годов.

Первым среди писателей «нового поколения» к образу Вадима обратился Василий Андреевич Жуковский (1783–1852). В 1803 году в журнале Н. М. Карамзина «Вестник Европы» было напечатано начало его повести «Вадим Новгородский», так и оставшейся незавершенной. В ней живописно изображена лачуга на скале у берега волнующегося Ладожского озера, в которой живет отверженный славянский вождь Гостомысл. Осенним вечером он играет на арфе и поет песнь. «Солнце среди разорванных туч катилось в шумящее озеро Ладоги. На древней вершине черного бора сиял последний луч его. Ветер выл; озеро вздымалось; мрачные облака летели; седые туманы дымились. На скате скалы, заросшей кустарником и глубоко вдавшейся в пространное озеро, стояла хижина; дым вылетал из трубы и разносился бурным ветром. На пороге уединенной хижины сидел старец. Потусклый взор его неподвижно устремился на волны; задумчиво склонял он голову, как лунь седую, на правую руку, опирающуюся на колено; в левой держал арфу; борода его и длинные волосы, всклокоченные ветром, развевались». На вечерней заре к Гостомыслу пришел уставший юноша-охотник, попросивший о ночлеге. Утром оказалось, что это Вадим, сын давнего соратника-Гостомысла — Радегаста (для его имени Жуковский использовал мифологию западных славян). Несколько лет назад Радегаст с сыном были вынуждены отправиться в изгнание, где Радегаст скончался. Судя по тексту повести, и Гостомысл, и Радегаст с Вадимом стали изгнанниками из-за варягов, захвативших славянские земли. К сожалению, дальнейший замысел повести Жуковского остался неизвестен.

Позднее «романтический» Вадим, лишенный, впрочем, каких бы то ни было бунтарских порывов, стал героем одной из баллад Жуковского. Как известно, эти баллады сыграли значительную роль в истории русской культуры. Сам жанр, возникший еще в эпоху Средневековья, приобрел чрезвычайную популярность у западноевропейских поэтов-романтиков, став своего рода «визитной карточкой» романтизма. Жуковский использовал целый ряд сюжетов из баллад зарубежных, прежде всего немецких, поэтов, но стремился порой придать этим произведениям русский колорит. Сочинил он и несколько оригинальных баллад, самой известной из которых стала «Светлана». Баллады Жуковского были своеобразным знаменем русских романтиков, борцов с архаическими литературными традициями, сторонников нового, «карамзинистского» направления в литературе, группировавшихся вокруг неформального кружка «Арзамас». Участники «Арзамаса» даже приняли для себя шуточные прозвища, взятые из баллад Жуковского. В 1810 году Василий Андреевич сочинил балладу «Громобой», сюжет которой восходит к прозаическому роману немецкого писателя Христиана Генриха Шписа (1755–1799), но творчески переработан Жуковским. Действие перенесено во времена Древней Руси, имя главного героя — Громобой — заимствовано из одноименного рассказа литератора Гавриила Петровича Каменева (1772–1803). Начинается баллада картиной думы главного героя, сидящего на берегу Днепра:

Нетрудно заметить, что такой зачин — одинокий герой на фоне бушующей стихии — повторяет начало повести Жуковского «Вадим Новгородский». Сюжет баллады повествует о грешнике, который продал свою душу дьяволу Асмодею, а в час расплаты отдал ему и души своих невинных двенадцати дочерей. Но искреннее раскаяние Громобоя, его горячие молитвы и благочестивая жизнь принесли надежду на искупление греха. По воле Творца дочери Громобоя должны спать непробудным сном до тех пор, пока не явится чистый душою юноша, движимый любовью к одной из них, и не снимет заклятие с сестер. Душа же почившего Громобоя будет томиться в отверженной могиле, ожидая искупления и пробуждения своих дочерей. Стены, поросшие лесом, закрывают обитель Громобоя от людей, и его владения превращаются в сказочное «спящее царство».

В 1814–1817 годах Жуковский продолжил эту историю новой балладой — «Вадим», которая вместе с «Громобоем» составила «старинную повесть» под названием «Двенадцать спящих дев». Для образа юного героя поэт и воспользовался романтическим именем Вадима. Этот Вадим, впрочем, не имеет ни малейшего отношения к «историческому» Вадиму Новгородскому — общее у них только имя и новгородское происхождение. Вадим — прекрасный юноша-новгородец, который, полюбив одну из дочерей Громобоя, увиденную им во сне, сумел избавить ее и всех ее сестер от векового заклятия. Мистическое, религиозно-романтическое содержание этой баллады не оставляло места для прежних, тираноборческих, свободолюбивых мотивов в образе главного героя. Вадим баллады Жуковского — кристально чистое создание русского романтизма. Это совершенно другой герой, и, соответственно, само имя Вадим «зазвучало» по-новому. Возможно, именно популярность баллады Жуковского, как и в случае с именами «Людмила» (впоследствии еще больше прославленным Пушкиным) и «Светлана», стала основой для дальнейшего вхождения имени «Вадим» в живую ткань русской культуры и способствовала его распространению в русском именослове.