КГБ и власть. Пятое управление: политическая контрразведка - Эдуард Макаревич

— Ничего страшного не вижу. Мы уже многое обсуждали.

— Но ведь это, по существу, отказ от властных полномочий Союза, — заметили мы, несколько смущенные.

— Да нет. Это Союзу не угрожает. Но если вы не согласны, покиньте съезд. Такая демонстрация может быть только полезной. — Он, как всегда, по-доброму улыбнулся и уже совсем серьезно добавил: — Причин реагировать на это союзным властям я не вижу.

Обратно мы шли молча. О чем думали мои спутники, не знаю, но я был потрясен двойственностью позиции нашего лидера. С одной стороны, ничего опасного, а с другой — предлагает нам покинуть съезд. Ясно было одно: верховенство законов России над союзными — это угроза СССР. Неужели судьба нашего Союза предрешена?

В голове теснились тревожные мысли, пока не выплыло главное: Горбачев не может не понимать, что данные пункты декларации — первый шаг к неизбежному развалу великой державы. Неужели он хочет этого? Ведь он президент этого государства… Выходит, не понимает? Нет, не так он наивен, чтобы не понимать. Значит, остается только одно: президент допускает развал страны. В голове подобные вещи никак не укладывались. Не мог я этого принять! Ведь речь идет не о пустяках, а о существовании великой державы, за которую в трех войнах пролито море крови!

Мы вернулись в зал заседаний. Декларация съезда с некоторыми поправками была принята. Сняли пункт о том, что документ вступает в силу с момента его принятия, но пункт о верховенстве республиканских законов над союзными остался. Он-то и стал началом расчленения СССР. Горбачев все знал. «Мы это уже обсуждали», — сказал он нам. Значит, ничего нового мы eмy не открыли. Если рассуждать отвлеченно, такая позиция во всем мире расценивается одинаково — как предательство.

Разговор с президентом обескуражил меня. Я ловил себя на том, что меня бесконечно разочаровал Горбачев, которого я уважал и которому верил. Как и многие, я радовался, когда он стал Генеральным секретарем ЦК партии. Он выгодно отличался от предшественников, импонировала его энергия, его открытость, обаяние. Мне была по душе и его близость к Андропову. Но тут меня ждало первое и, как показала жизнь, не последнее разочарование. Больно было видеть, как с каждым месяцем падал авторитет Горбачева.

Свои чувства я позднее изложил в статье «Мистификация», опубликованной в газете «Правда» 22 марта 1991 г. «…Здесь уместен вопрос о конституционности власти (Имеется в виду власть Союза. — Ф.Б.). Может ли быть в стране власть любого Совета, если он не признает Конституцию СССР, общесоюзных законов? Никто не отрицает суверенитетов, но ведь должны быть законы верховной власти. Без этого не будет державы».

Все так и случилось.

Моя первая попытка рассказать читателю о пути, который прошла наша система госбезопасности и я вместе с нею, подходит к завершению. Знаю, одни скажут: надо было еще рассказать о многом, другие выскажут совсем иную точку зрения на описанные события или усомнятся в чем-то, третьи вообще не согласятся со мной. Но, надеюсь, найдутся и такие, кто поймет автора и его замысел. Писать оказалось не легче, чем жить. Все прожитое проходило не только через память, но через душу и сердце, я не ставил задачу переоценки прошлого, отдельных событий и фактов. Что было, то было. Не меняю я и своих убеждений. Коммунистом стал в годы войны, партийный билет получил в окопе. Однако жизнь идет вперед, меняются и общество, и страна, и жить так, как мы жили прежде, уже нельзя. Давно назрели перемены, которые получили название перестройки.

Слово само по себе неплохое, ведь перестройка — это кардинальное перестроение всех и каждого для новых дел и свершений. Разве думали мы тогда, что под этим революционным словом, не предполагавшим отмену социалистического выбора для страны, за этими призывами вернуться к Ленину таится совсем иной смысл? Могли ли мы думать, что во главе перестройки окажутся лицемеры?

Сегодня все это уже очевидно, и, естественно, спрашиваешь себя: «А что сделал ты в этой обстановке?»

Вопрос закономерный, ибо обращен он к одному из руководителей КГБ СССР и бывшему члену ЦК КПСС.

Так что можно было сделать? Предупредить об опасности? У меня была возможность подготовить официальную информацию о положении в стране, грозящей ей катастрофе, такая работа в КГБ СССР велась систематически. Упрекнуть себя в том, что утаил важную информацию от руководства страны, не могу. Принципиальную позицию в этом вопросе занимал и последний председатель КГБ, с которым я работал, — В.А. Крючков.

Мне приходилось не раз выступать и перед сотрудниками КГБ, и за пределами ведомства. Я не скрывал угрозы развала партии и распада государства, но вместе с тем ощущал и свое полное бессилие: предотвратить этот процесс было уже нельзя. Система не только подточена язвами, о которых я уже писал, но и постоянно подрывалась сознательно. Ныне это не секрет.

Корю себя за то, что ни разу не выступил на пленуме ЦК КПСС. Хотя понимаю, мое выступление не могло сыграть решающей роли, но морально мне было бы легче. Почему не выступил? Сложилась такая практика: если выступил председатель КГБ, то остальным членам ЦК, работавшим в Комитете, просить слова после него было не принято. В ЦК был раз и навсегда установленный порядок: один от области, один от ведомства и т. д.

Партийная дисциплина… она многое в нашей жизни предопределяла. Хотя было уже видно, что партия утратила единство, все, как чумы, боялись раскола, и потому слово Генерального секретаря — закон.

Однако если мое молчание на пленумах ЦК можно как-то оправдать, найти ему объяснение, то не могу простить себе, что не выступил на XIX партийной конференции, делегатом которой являлся. К тому времени положение в стране не только позволяло, но уже требовало нарушить сложившиеся традиции. А сказать было что. Правда, тогда мы еще объясняли многие акции наших лидеров их невольными просчетами.

XXVII съезд партии дал ответ на многие вопросы, была определена роль Октябрьской революции, дана оценка кровавому периоду, который мы пережили при Сталине. Был как бы заложен фундамент — и политический, и экономический, — с которого предстояло начинать.

Необходимо было очистить социализм от чуждых наростов, чудовищно извративших саму его суть. К этому и призвал съезд, к этому были готовы и наши народы.

Что же получилось на самом деле? В политическом плане сделан виток назад. Немало сил было потрачено, чтобы решительно перечеркнуть наше прошлое, унизить страну, растоптать самое дорогое, добытое потом и кровью. Делалось это осознанно и с дальним прицелом.

Я далек от того, чтобы защищать все, чем жила страна до перестройки. Ее разъедали многие пороки, и, безусловно, об этом надо было говорить. Но практически едва ли не все государственные структуры и средства массовой информации занялись неистовыми «разоблачениями», бесконечно повторяя и смакуя на разные лады пороки прошлого, при этом немало добавляя и от себя. И вместе с тем преданы забвению многие животрепещущие жизненные проблемы, требующие безотлагательного решения.

Среди потока этих «разоблачений» было немало лжи и фальсификаций. Опустели театры и кинозалы, люди до глубокой ночи сидели у телевизоров, наблюдая за заседаниями Верховного Совета, ставшими для всех спектаклями куда более занимательными, чем театр. Мы не отрывались от газет, и стоило нам собраться, как разговор тут же переходил на политику.