Запретный район - Майкл Маршалл Смит

– Я иду!

Я неуклюже подошел к дивану, миновав рыдающую девочку, и тут у Элкленда широко распахнулись глаза, в ужасе, словно он увидел саму Смерть, протянувшую к нему руки, словно он почувствовал, как Зло, которое владело им неделями или даже месяцами и то и дело швыряло его о землю, желая сломать и уничтожить, вдруг иссякло и отступило. Джи тоже встал и бросил свой пистолет Снедду.

И мы вдвоем пошли вместе вперед, как бывало раньше, направляясь к самому худшему из всего существующего. Джи шагал в ногу со мной, в последний раз. Грудная клетка Элкленда взорвалась, распахнулась, и мы вошли в льющийся оттуда свет.

Один призрак сказал как-то раз: «Я не небесное создание».

Вот и я тоже отнюдь не небесное создание.

Я убил своего лучшего друга. Я видел, как его лицо взорвалось, видел, как его ярко-зеленые глаза разлетелись на мелкие брызги, расквашенные разлетающимися костями черепа, когда он разбросал свои мозги по всей комнате. Ничего героического в этом не было, никакой кульминации, никакого романтического столкновения титанических сил Добра и Зла, решающего судьбы тысяч и миллионов. Мы вместе с Джи вычислили его, выследили и настигли, пройдя через Джимленд и Город, и загнали его в угол в Районе Ширнись Еще Разок. Рейф пытался прорваться обратно в Джимленд, но я крепко его удерживал, а я тогда был сильнее, гораздо сильнее. Это было давно, в старые добрые времена, когда я иногда все же бывал самим собой, когда я более или менее бодрствовал.

Я сильным толчком заставил его опуститься на колени, и он не стал молить о пощаде, не просил помилования. Он просто смотрел вверх на меня своими глазками, похожими на зеленые ледышки, а Джи тем временем достал пистолет и приставил ствол к его черепу. А потом Джи нажал на спусковой крючок и разметал лицо Рейфа по трем квадратным ярдам разваливающегося бетона в темной комнате, воняющей дерьмом.

Конечно, это был тот самый город, пыльный город-призрак. Мы с Джи стояли посреди пустой площади, освещаемые слабеньким послеполуденным солнышком. Сквозь разбитые двери свистел и завывал ветер, и под ногами равнодушно катались клубки перекати-поля. Солнечные лучи отражались от разбитых оконных стекол в домах вокруг, а дальше, уже невидимая за останками разрушенного города, простиралась пустыня.

– Опять мы здесь, – сказал Джи. Да, опять мы здесь, через восемь лет, восемь лет, за которые никто из нас не стал старше, за которые мы изменились, но остались теми же самыми.

Мы обернулись на звук чего-то треснувшего, но это оказалась всего лишь отвалившаяся под ветром ставня, ударившаяся о стену. Если бы мы стояли неподвижно, если бы мы просто стояли посреди этой древней площади, ничего бы не произошло. Мы должны были идти туда. Это была наша работа, и мы должны были сделать ее снова.

Я посмотрел на Джи. Он тоже это понимал. Раньше он не был сильным сновидцем, до того как в его снах поселился некто странный, но он все отлично понимает. Мы могли бы просто стоять там, чувствуя себя юными, чувствуя себя так, словно годы не проходили мимо, и площадь оставалась бы такой же, как раньше, застигнутая и зажатая в ловушке времени в самый золотой момент своего существования. Я чувствовал, как у меня дергается шея, и сжал ее руками, усилием воли заставив успокоиться. А Джи просто стоял, понимая, что ему никогда не понять, никогда не узнать, какой эта местность была прежде, до того как все пошло наперекосяк, никогда не узнать, что при этом чувствуешь.

Долго это не продолжалось. Я сглотнул и кивнул ему. И мы пошли через площадь, и Джи вдруг посмотрел на меня, и я заметил что-то в его глазах. Ему пришла в голову мысль, понимание того, куда он идет, понимание того, что должно сейчас произойти. Это, конечно, могла оказаться чистой воды интуиция, но он протянул руку и крепко сжал на секунду мою ладонь, глядя мне прямо в глаза. Потом он отпустил меня, чуть улыбнулся, и мы пошли дальше.

Пока мы так шли, ветер усилился, под ногами начала завихряться пыль, поднимаясь все выше, пока мы не перестали видеть солнце, пока небо не стало темным. Мы уже больше не видели угол площади, куда направлялись, но это было неважно, потому что дело было вовсе не в этом угле. Путь, который лежал перед нами, находился не в пространстве, он не мог быть даже в Джимленде. Тьма сгущалась, и хотя крутящаяся пыль по-прежнему закрывала свет, теперь послеполуденный городишко освещал лунный свет.

Я почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом, и на какой-то незначительный, не имеющий никакого смысла момент даже пожалел, что мы куда-то пошли, а не остались стоять на площади, на солнышке. Но так поступить мы не могли. Сегодня, в конце концов, все должно было свершиться, развалиться и разрушиться, и на этот раз навсегда.

Пыль продолжала летать и кружиться перед нами, и площадь уже почти исчезла, по сторонам виднелись лишь смутные очертания зданий. Свет теперь лился из пыли, черный и темно-красный, он бил в глаза, а вокруг нас начали возникать тихие звуки. Я чувствовал, как все сильнее напрягается Джи, и понимал, что долго он этого не выдержит. Он знал кое-что из того, что должно случиться, и у него уже не было сил дождаться этого.

Да я и не думал, что он должен ждать.

С Джи я познакомился после того, как пробыл в Городе пару лет. Я тогда просто болтался, пытаясь сообразить, что мне делать, чем заняться и как организовать свою дальнейшую жизнь. К тому времени я уже выполнял кое-какие работы в Джимленде, разбирая дела, которые сам же и запутал, и при этом знакомился с разными странными людьми. Можно сказать, я катился вниз по наклонной плоскости.

У меня не было собственного офиса с моей фамилией, написанной на матовом стекле входной двери, но я вполне мог таковым обзавестись. Я был тогда сущий болван. Я всегда был болваном, но тогда пребывал в самом болванистом состоянии. Я нашел то, что мне было нужно, но оно бросило меня на произвол судьбы, оставило на мели, а у меня не хватало стойкости характера, чтобы вернуться к прежнему. Я болтался, как обиженный маленький мальчик, бродил и метался, выискивая все новые отговорки и причины, чтобы самого себя жалеть. Если кого-то хорошо знаешь, то начинаешь его ненавидеть, а уж себя-то я знал более чем хорошо. Я заглянул внутрь себя, я разъял себя на части и бросился копаться в этих остатках и обрывках, лоскутьях и лохмотьях в надежде найти что-то забытое и брошенное там, за что мог бы ухватиться, но так ничего и не нашел. Собственно говоря, меня там уже не было. Все, что осталось, были только воспоминания, а пространство между ними заполнял горький осадок.

Раньше я надеялся на Господа, что Он поможет мне найти какую-нибудь мелкую работенку, что-то нормальное, а потом я вдруг обнаружу однажды, что оказался в какой-то задней комнате, загнанный туда превосходящими по численности и вооруженными до зубов врагами, что вдруг почувствую, как мое лицо разлетается на мелкие кусочки, после того как кто-то укокошил меня, не зная, кто я такой и что я такое, да и не беспокоясь на этот счет. Именно этого я хотел и добивался такой долгий период времени – просто того, чтобы кто-то причинил мне вред. Я даже много фантазировал на эту тему, представлял себе, как меня режут на куски или разносят вдребезги. А потом перестал, потому что мне, в общем-то, было на все наплевать, даже на то, что я так сильно сам себя ненавижу.