Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович

12  марта,

С утра Сомов с Никитиным, чтобы наверстать упущенное, решили пробить во льду еще одну лунку, чтобы продолжить одновременно гидрологические исследования в двух точках. Они долго долбили лед, с трудом поддававшийся ломам и пешням. Наконец к вечеру шурф был готов. Никитин заложил обмотки аммонала и поджег бикфордов шнур. Грохнул взрыв, фонтан ледяных осколков, смешанных с водой, взметнулся к небу. Широкое жерло лунки заполнилось черной водой. Призвав на помощь Дмитриева и Гудковича, они довольно быстро расширили отверстие, настелили доски и, установив лебедку, опустили в океан первую гроздь батометров. Тем временем Миляев возвел из снежных кирпичей новый астрономический павильон и, дождавшись, когда солнце выползло из-за туч, определил координаты станции. Оказалось, что мы, наконец, пересекли 81-й и продвинулись к северу еще на 34 минуты.

13  марта.

До чего же прекрасна арктическая природа. Как жаль, что я лишен поэтического таланта и не владею кистью художника. У меня не хватает слов, чтобы описать удивительные краски закатов, когда горизонт тонет в пурпуре и его тонкая, словно прочерченная тушью линия отделяет небо от океана. А чем выше по небосводу, тем мягче краски: нежно-розовые и опалово-желтые, которые постепенно переходят в зеленовато-голубые. И будто купаясь в этом празднике красок, лениво вытянулись неподвижные, темно-синие вечерние облака. А там, где гаснущие розовые тона переходят в нежно-голубые, ослепительно сверкает Венера, над которой кокетливо изогнулся кажущийся прозрачным молодой месяц. Но зима по-прежнему не сдает своих позиций. Спирт в термометре не поднимается выше отметки -30°. Но все-таки это последние гримасы зимы. Все больше признаков постепенного пробуждения природы. Как-то по-особенному заголубели, заискрились льдины. Прикрытые пушистым слоем снега, они напоминают огромные куски рахат-лукума. Если укрыться от ветра за палаткой, можно понежиться под лучами солнца в одном свитере. Впрочем, сегодня я набегался и в свитере и без свитера по причине, стоившей мне немало нервов.

14 марта.

Утро не предвещало никаких неприятностей. Все жители палатки-камбуза разбрелись по рабочим местам, а я решил совершить небольшое путешествие в старый лагерь, пошуровать в фюзеляже, может, что-нибудь затерялось в спешке из посуды, которой стало почему-то катастрофически не хватать. Нагрузив нарты найденным добром, среди которого оказался ящик рыбных консервов, пара помятых, но еще вполне пригодных кастрюль и спрятавшаяся под снег крупная нельма, я, довольный собой, неторопливо брел, волоча за собой нарты. Все собачье семейство, отправившееся меня сопровождать, с веселым лаем носилось вокруг, радуясь солнцу и свободе. Разложив по местам свои драгоценные находки, я ухватил за ручки опустевший водяной бак и, наполнив его снегом, притащил в палатку, водрузил на плитку и в ожидании, пока снег превратится в воду, присел на край кровати. И вдруг вскочил, лихорадочно ощупывая одежду: кольт исчез. Я обшарил всю палатку, заглядывая под каждую койку в отдельности, но пистолет словно испарился. "Спокойно, - сказал я сам себе, - не трепыхайся". Может быть, он выпал из кобуры, когда я набивал бачок снегом? Не одеваясь я помчался к месту снегозаготовки. Никаких признаков пропавшего кольта. Может быть, я уронил его во время похода в старый лагерь? Не теряя надежды, я медленно побрел по дороге, всматриваясь в каждый темный предмет. Но на льду, тщательно выметенном поземкой, не лежало ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего пистолет. Я тщательно обследовал камбуз, кают-компанию, палатку-склад, но безуспешно. Пришлось возвращаться домой вконец расстроенным. Но мне не сиделось. А вдруг я его не заметил где-нибудь под обломком льда? Я повторил путь в старый лагерь. Поземка усилилась, и потоки снега, словно пыль на дороге, извиваясь, мчались по отполированному ветром льду. И опять ничего. Вот это подарочек судьбы! Теперь неприятностей не оберешься. Затаскают. Попробуй убеди начальство, что я его потерял, а не спрятал "на память". И это под самый конец дрейфа. Все труды и муки - все напрасно. Ругая себя последними словами, я внутренне поклялся, что, ежели отыщу этот проклятый кольт, не произнесу до окончания дрейфа ни одного матерного слова и вообще буду тих как мышка. Посетовав, я решил все же еще раз сходить к снежному "колодцу". Вот он, с плоским кругом, оставленным днищем бачка. Но что это чернеет в сугробе? Я вгляделся и с радостным криком стал разгребать снег. Вот он, миленочек, как выпал из проклятого брезентового кобура, так и торчит кверху стволом, только самый кончик выглядывает. Я даже подпрыгнул от радости. Хорошо, что меня никто не видел, иначе решили бы, что я "того", совсем умом тронулся. Тронешься тут от такой потери. Надо сказать, что клятву свою я твердо сдержал до конца дрейфа, и даже оказавшись на острове Врангеля, когда подвернулся повод отвести душу, я остался верен данному обету.

Кстати сказать, мои опасения по поводу последствий пропажи оказались небезосновательными. Саша Дмитриев, помогая гидрологам, сдуру принялся разбирать карабин. Планка от магазина выскользнула из рук и исчезла в лунке. Всего планка, но неприятностей впоследствии было столько, словно он потерял целый карабин. Такое уж было тогда время.

17 марта.

-  Знаешь, Михал Михалыч, нам пора бы заменить флаг. Уж очень он хреново выглядит, - сказал Никитин, в котором проснулся парторг. - Ведь это как-никак символ государства.

-  Да, пожалуй, ты прав, Макар, - согласился Сомов.

-  Так чего тянуть? Давай прямо сейчас и заменим, - оживился Никитин.

-  Торопиза не надо, - ухмыльнулся Сомов. - Вот предупредим ребят за столом, что в 15 часов состоится торжественная церемония, и тогда тебе карты в руки.

Действительно, наш флаг, гордо реявший над лагерем все одиннадцать месяцев (за исключением дней февральской катастрофы и хлопот с переселением на новую льдину), совсем обветшал. Его когда-то алое полотнище, иссеченное снегом, истерзанное ветрами, выжженное солнцем, превратилось в жалкую тряпку неопределенного цвета.

Ровно в 15 часов мы собрались вокруг флагштока. Никитин отвязал шнур, и флаг соскользнул вниз и улегся бесформенным комком на снегу. Сомов бережно развернул трехметровое алое полотнище с золотыми серпом и молотом, надежными морскими узлами прикрепил к фалу и, скомандовав по-флотски: "На флаг и гюйс смирно!", потянул за шнур, флаг медленно пополз вверх, добрался до кончика флагштока и, подхваченный порывом ветра, гулко хлопнув, затрепетал, словно язык пламени. Раздалось дружное "ура". Гав-гав-гав - тявкнули кольты, бух-бух - отозвались карабины, фуух - взвились в небо ракеты и рассыпались фейерверком зеленых звездочек.

Сомов подозвал меня взглядом, и я, пошептавшись, бегом отправился на камбуз. Через несколько минут я возвратился, неся в руках поднос (крышку ящика, застеленную