Левая Рука Бога - Пол Хофман

Счастье продолжало улыбаться Искупителям. Обширные болота на противоположном берегу Оксуса вынуждали дозорных Матерацци довольно далеко отходить от берега и на время исчезать из виду. Едва не отчаявшиеся вконец Искупители почувствовали теперь прилив надежды. За два часа на другом берегу был оборудован плацдарм, а остальные Искупители принялись латать то, что осталось от старой переправы, камнями из окрестных домов. К середине дня брод стал проходимым, и переправа основных сил армии через Оксус началась. На закате последний Искупитель благополучно перебрался на противоположный берег. Хотя небольшой отряд Матерацци, объявившись, и наблюдал с безопасного расстояния завершающую стадию переправы, они ничего не предпринимали, лишь продолжали наблюдать и слать депеши Нарциссу.

На следующий день, пройдя три мили, Искупители наткнулись на место, заставившее Принцепса осознать, что его армии пришел конец. Дорога здесь представляла собой месиво из грязи, напоминавшее плохо вспаханное поле, а кусты, росшие вдоль нее на расстоянии десяти ярдов с каждой стороны, были смяты: здесь прошли десятки тысяч Матерацци. Поняв, что между ними и Зияющей Щелью их поджидает армия, во много раз превосходящая численностью его собственную, Принцепс сделал все, что мог, чтобы обезопасить оставшуюся информацию, которая являлась главной целью плана Кейла. Оставшиеся в живых картографы нарисовали как можно больше копий тех карт, которые успели составить, и Принцепс для надежности разослал их по десяти разным направлениям в надежде, что по крайней мере один из них сумеет добраться до Святилища. Потом он провел короткую службу, и армия продолжила свой путь.

В течение двух дней они не слышали и не видели ничего, что свидетельствовало бы о близости врага. Но вскоре разразился проливной дождь. Под пронизывающим ветром и ледяным ливнем армия карабкалась по очередному крутому склону, сохраняя боевой строй, но когда она показалась над гребнем горы, на простиравшейся внизу равнине уже выстроилась, поджидая их, огромная армия Матерацци. И с обеих сторон из соседних долин к ней продолжало стекаться пополнение. Дождь прекратился, из-за облаков вышло солнце, Матерацци расчехлили свои знамена и штандарты; красно-сине-золотые, они весело затрепетали, и солнце засияло на серебристых доспехах воинов.

Сражение, несмотря на все попытки Искупителя генерала-Принцепса уклониться от него, было теперь неизбежно. Но не в тот день. Уже почти стемнело, и Матерацци, нагнав страху смерти и вечных мук на наблюдавших за ними Искупителей, отошли немного ниже и северней. Видя это, Искупители тоже чуточку отступили и устроили себе какое-никакое укрытие, которое им позволили занять только после того, как Принцепс приказал, чтобы каждый из его лучников срезал с дерева по шестифутовому суку, годному для сооружения защитного частокола. Опасаясь, что Матерацци могут начать наступление ночью, Принцепс запретил разжигать костры, по которым противник мог бы определить местоположение лагеря. Промокшие, замерзшие и голодные, Искупители уселись прямо на землю; они принимали последнее причастие, молились и ждали смерти. Принцепс ходил между ними, раздавая священные медали Святого Иуды, покровителя гиблых дел. Он молился о спасении своей души и душ своих солдат с каждым — от копателей выгребных ям до двух епископов, назначенных командовать ударными частями тяжеловооруженной пехоты.

— Помните, — воодушевленно говорил он каждому священнику и каждому солдату, — что все мы прах и в прах возвратимся.

— И начнем возвращаться уже завтра к этому времени, — подхватил один из монахов, на что Принцепс, к большому удивлению своего архидиакона, рассмеялся:

— Это ты, Данбар?

— Он самый, — ответил Данбар.

— Что ж, тут ты не ошибаешься.

Большинство Матерацци находились от них на расстоянии меньше полумили, их костры горели ярко, и до Искупителей доносились обрывки песен, отборные ругательства в их адрес, а иногда, ближе к утру, в стылом ночном воздухе — отдельные фразы обычных разговоров. Мастер-сержант Били находился еще ближе. Получив на то добро штаба Нарцисса, он лежал, припав к земле, менее чем в пятидесяти ярдах от лагеря Искупителей и высматривал: что полезного он мог сделать.

Несчастный, мокрый, озябший, голодный и полный страха перед завтрашним днем, Искупитель Колм Малик пробрался к одной из нескольких палаток, которые Искупители Четвертой армии принесли с собой.

«Сам виноват, — подумал он. — Вызвался добровольцем, хотя мог бы спокойно сидеть в Святилище, раздавая пинки под зад послушникам».

Он поднырнул под полог внутрь палатки и увидел Искупителя Петара Брзицу, который смотрел на мальчика лет четырнадцати, сидевшего на полу со связанными за спиной руками. На побелевшем лице мальчика было странное выражение — разумеется, вполне понятного страха, но и чего-то еще, что Малик никак не мог определить. Может быть, ненависти?

— Ты хотел меня видеть, Искупитель.

— Да, Малик, — сказал Брзица. — Я хотел спросить, не можешь ли ты сослужить мне службу.

Малик кивнул с полнейшим отсутствием энтузиазма, надеясь, что это поможет ему избежать поручения.

— Этот мальчишка — шпион или убийца, подосланный Матерацци, он утверждает, что был свидетелем экзекуции в Горе Остолопов. С ним надо разобраться.

— Да? — Малик был озадачен.

— Как раз перед тем, как наши пикетчики поймали его и привели ко мне, я получил полное отпущение всех моих грехов от самого архиепископа.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. Убийство безоружного, как бы он того ни заслуживал, требует последующего официального отпущения. Я не могу убить его сам и просить архиепископа снова отпустить мне грех, — он подумает, что я идиот. Ты уже исповедался?

— Еще нет.

— Тогда в чем проблема? Отведи его в лес и избавься от него.

— А не мог бы ты попросить кого-нибудь другого?

— Нет. Давай, покончи с ним.

Вот так и случилось, что Малик повел обезумевшего от страха мальчика через насквозь промокший лагерь, мимо многочисленных монахов, бормотавших молитвы друг другу, мимо сторожевых постов в ближайший лес.

С каждым шагом сердце Малика проваливалось все глубже в его промокшие сапоги: дать коленкой под зад или выпороть — одно, а перерезать горло мальчику, который уже и так был свидетелем настолько ужасного деяния, что Малика начинало тошнить при одной мысли о своей невольной причастности к нему, — другое, это было выше его сил. Ведь назавтра ему наверняка предстояло оказаться перед лицом Создателя. Как только они зашли за кусты, где их не было видно из лагеря, он схватил мальчика и зашептал ему в ухо:

— Я тебя отпускаю. Беги вон туда, слышишь? И не оглядывайся. Понял?

— Да, — ответил испуганный мальчик.

Малик перерезал веревку на его запястьях и некоторое время смотрел, как он, спотыкаясь и всхлипывая, исчезает в темноте. Подождал несколько минут, чтобы убедиться, что, обезумев от страха, мальчик не заблудится и не выйдет обратно к сторожевой линии. А если завтра кто-нибудь и узнает, это будет уже неважно. В надежде, что этот акт милосердия перевесит множество его прегрешений перед такими же мальцами, Малик вернулся в лагерь и прямиком напоролся на нож мастера-сержанта Тревора Били.