Внуки - Вилли Бредель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тельман, прищурившись, с глубоким презрением смотрел на врага.
— Но поймите же, Тельман! Нам хотелось бы услышать, что скажете вы по поводу этой новости… Ведь вы большой политик…
Несколько эсэсовцев, стоявших в дверях, громко захохотали.
Оберштурмфюрер повернулся и раздраженно крикнул:
— Тише!
Он продолжал, обращаясь к Тельману:
— Как вы оцениваете положение, господин Тельман? Что, по-вашему, будет дальше? Предоставляю вам слово. Говорите, пожалуйста.
— Но только без большевистской пропаганды! — опять крикнул кто-то в дверях.
— Замолчите наконец, слышите? — приказал оберштурмфюрер.
Стало очень тихо. Все смотрели на узника, восемь лет проведшего в тюремных стенах, но не сломленного; Тельман стоял перед ними с гордо поднятой головой.
Упрямо, твердо, решительно прозвучал его ответ; каждое слово было подобно удару бича:
— Сталин свернет Гитлеру шею!
И опять наступила гнетущая тишина. Тельман стоял, широко расставив ноги, выставив вперед стиснутые кулаки, готовый защищаться, если эта свора нападет на него.
Вдруг кто-то из эсэсовцев оглушительно захохотал. Остальные присоединились. Оберштурмфюрер, откинувшись назад, смеялся так, что плечи его так и прыгали. Заразился этим припадком веселья и надзиратель Кёрбер.
— Вот это да!.. Все… всего я ждал… но… но только не этого! Ха-ха-ха!
— Он… он, наверно… сошел с ума! Тюремное бешенство!
— Даже… жалость берет!
Оберштурмфюрер иронически поклонился и сказал:
— Большое спасибо за разъяснение, господин Тельман!
Хохоча и горланя, эсэсовцы покинули камеру и, спотыкаясь, двинулись по тюремному коридору к выходу.
Надзиратель Кёрбер захлопнул дверь камеры и щелкнул засовом.
VII
Вальтер Брентен видел, как полки и дивизии Красной Армии отправляются через Москву на фронт, прямо в бой. Войска были в своем зимнем обмундировании. Шли колонны солдат в белых овчинных полушубках, колонны — в длинных зимних серых шинелях, колонны — в белых маскировочных халатах поверх ватной форменной одежды, вооруженные автоматами, карабинами, бутылками с горючим, ручными гранатами. Танковые части прокладывали себе путь по снегу; на головных машинах развевались большие красные флаги. Вальтер стоял у Киевского вокзала. По широкой асфальтированной улице тянулись артиллерия, моторизованные и кавалерийские части. Солдаты у орудий и конники махали москвичам руками, прощаясь с ними. Мужчины и женщины, рабочие и работницы по пути на заводы и фабрики останавливались, снимали меховые шапки, низко кланялись братьям, шедшим в бой. Не было слышно ни ликования, ни пения, лица были серьезны, губы крепко сжаты. В этих лицах читалось: «Красноармейцы! Братья! Не допустите, чтобы все, что нам дала Октябрьская революция, что создано и достигнуто нами в суровые годы социалистического строительства, стало добычей заклятых врагов рабочего класса — германских фашистов!»
В этот декабрьский день Вальтер Брентен обратился по радио к своим немецким соотечественникам:
— Не раз уже иноземные захватчики пытались поработить русский народ, — несся через эфир в Германию его голос. — Но никому из них это не удалось. Шведский король Карл бежал из России верхом на лошади. Французский император Наполеон бежал в санях. Вы же, вторгшиеся в эту страну на танках и с моторизованной артиллерией, не сможете бежать из нее ни на лошадях, ни в санях. Если вы будете выполнять приказы Гитлера, вы погибнете на огромных просторах русской земли — без славы, без чести, без следа.
Когда Вальтер Брентен вечером пришел домой, он увидел на столе приготовленный ему ужин и тут же — записку, в которой рукой Айны было написано:
«Дорогой мой мальчик! Мы с Наташей отправились на рытье противотанковых рвов. Придется уж тебе как-нибудь одному со всем справляться. Возможно, что через несколько дней мы вернемся. Я рада, что Наташа со мной. Люби меня! Айна».
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Гермина Хардекопф сразу распознала в двух штатских, которые вошли вместе с эсэсовцами, чиновников государственной тайной полиции и подумала: «Так! Теперь они заберут его». По рассеянности, вместо того чтобы сказать: «Хайль Гитлер», — она просто сказала: «Здравствуйте», — и, спохватившись, чуть язык не прикусила от злости на себя.
Вошедшие, не отвечая на приветствие Гермины и не говоря ни слова, проследовали через маленькую переднюю в столовую. Только тут они сняли свои шляпы, и один из штатских указал на стул Гермине, в недоумении двигавшейся за ними.
До их прихода она возилась на кухне и теперь все время вытирала руки о передник. Наконец сняла его и сунула за спину.
— Вы, вероятно, знаете, что привело нас сюда? — спросил штатский, предложивший ей сесть.
— Наверное, насчет моего мужа, — ответила она.
— Да… Ведь он коммунист, не правда ли?
— Коммунист? — простодушно изумившись, воскликнула она. — Нет, он, безусловно, не коммунист. Он социал-демократ.
— Но сын ваш коммунист?
— О каком сыне вы говорите?
— У вас их несколько?
— У меня их двое, сударь. Старший воюет в России, младший отбывает трудовую повинность.
— Тот, что на Восточном фронте, он коммунист, так? Говорите правду, нам все известно.
— Нет, он не коммунист. Никогда им не был. Он хочет попасть в летную школу… Нет, нет, ни в коем случае он не коммунист.
— Но в гитлерюгенде он не состоял, — сказал комиссар.
— В этом только мой муж виноват, он не хотел. Но зато Отто, мой младший сын, состоит. Я этого добилась.
— Так. Вы, стало быть, добились этого. Значит, вы довольны этим?
— А как же, сударь! Ведь я член национал-социалистского союза женщин почти что с его основания.
Пришла очередь комиссара недоумевать. Он обменялся взглядом со своим коллегой, который стоял, не спуская глаз с Гермины.
— Вы член национал-социалистского союза женщин?
— Ну, да. Я же вам сказала! Шесть — нет, уже семь лет я состою в здешней районной организации. В Уленхорст-Зюд.
— Покажите, пожалуйста, ваш членский билет.
— С удовольствием. Одну минуту.
Гермина подошла к шкафу, на котором стояла черная лакированная шкатулка с перламутровой инкрустацией. Она поставила шкатулку на стол, и, пока искала свой членский билет, все четверо мужчин заглядывали через ее плечо в шкатулку. Наконец Гермина нашла билет и протянула его комиссару.
Он долго разглядывал маленькую книжечку.
— Извините нас, фрау Хардекопф, что мы так бесцеремонно ворвались к вам в дом. Мы, право же, не знали, что вы национал-социалистка.
— Значит, дело в моем муже, не правда ли?
— Да, конечно! Стало быть, он по-прежнему социал-демократ? Посещает, вероятно, какие-нибудь тайные собрания? Если даже он не делится с вами, то вы как жена, конечно, знаете, чувствуете… Правильно, фрау Хардекопф?
Гермина помотала головой.
— Нет, этого я не думаю.
— Почему? Почему вы не думаете?
— Он не станет посещать тайные собрания. Раз уж социал-демократы под запретом, он их за километр обходит.