После меня – продолжение… - Акин Онгор

В какой-то момент я вспомнил о тактике ведения переговоров, применявшейся великим Ганди; она заключалась в пассивном сопротивлении. Античные часы отмеряли время – тик-так, тик-так, а я продолжал сидеть совершенно беззвучно. Прошла минута, другая… еще несколько минут; они тянулись для меня бесконечно долго. В кабинете кроме нас никого не было. Айхан-бей то и дело посматривал на меня, но я делал вид, что записываю какие-то важные строки в свой блокнот. По мне рекой тек пот, рубашка под пиджаком насквозь промокла.

Через пять-шесть минут Айхан-бей нарушил тишину: «По всей видимости, я тебя чем-то расстроил». Я не мог сказать ни «да», ни «нет»… и потому продолжал молчать, чтобы не проявить к нему неуважения. Проходили минуты, и часы продолжали тикать.

Он понял, что предложенная цифра для меня была слишком низкой. Ему не хотелось отпускать меня в таком расстроенном состоянии. Айхан-бей прекрасно знал меня и понимал, что я никогда не посмею сказать: «Я категорически недоволен, цифра должна быть вот такой». Ну а я, в свою очередь, считал, что первые годы самопожертвования уже прошли и отныне мне следовало получать такую зарплату, которая в полной мере могла бы повысить уровень моей жизни.

После очень долгого молчания Айхан-бей опять обратился ко мне: «Твои дети обучаются за границей, не так ли?» Ему действительно было известно о том, что мои дети получают образование за границей, он знал и размер суммы, которую я оплачивал за их обучение; я никогда не делал из этого тайны. Тот факт, что Айхан-бей задал именно этот вопрос, означало лишь, что он что-то задумал.

«Да, эфенди», – ответил я. Прошло еще несколько минут.

«Дети тебе дорого обходятся. Мне кажется, что настала пора как-то облегчить для тебя этот груз; давай для каждого из них откроем долларовый счет на определенную сумму и включим эти деньги в твой годовой финансовый пакет», – предложил Айхан-бей. Это был крутой вираж в нашем с ним разговоре. Цифра, которую он назвал, вполне меня удовлетворяла. Теперь мой финансовый пакет существенно отличался от того, что поначалу предложил Айхан-бей, более того, речь уже не шла об оплате за обучение моих детей. Я оторвал взгляд от своего блокнота и произнес: «Как вам будет угодно, эфенди! Большое спасибо!» Предложенная мне зарплата почти в два с половиной раза превышала прошлогоднюю и, на мой взгляд, теперь полностью соответствовала занимаемой мной должности и уровню ответственности. Отныне ежегодно мы определяли с Айхан-беем размер моих годовых финансовых пакетов, и я являлся самым высокооплачиваемым профессиональным руководителем во всей Турции, не забывая при этом выплачивать самые высокие налоги.

Есть одна американская поговорка: «Вы получаете не то, чего заслуживаете, а то, о чем вам удалось договориться». Я целиком и полностью разделяю эту народную мудрость и всегда напоминаю о ней своим коллегам.

В тот период и мне, и Айхан-бею многие бизнесмены и журналисты признавались, что наши с ним отношения как президента банка и его собственника можно было назвать двусторонними и очень плодотворными. И на самом деле, наши деловые отношения основывались на высоком доверии, были пропитаны уважением. Айхан-бей постоянно говорил, что очень доверяет мне и мечтает о том, как мы проработаем бок о бок с ним еще долгое время. Но на самом деле все складывалось очень и очень непросто.

Я прекрасно помню, как несколько раз Айхан-бей был очень сердит на меня и всячески давал мне это понять. Однажды, когда мы допустили серьезную ошибку, я набрался смелости и сказал, что готов оставить занимаемую должность, если он этого пожелает. Вот как развивались события. Во время очень напряженного рабочего дня мне позвонил руководитель казначейства банка (эту должность в тот период занимал Эргюн Озен) и сказал, что ему нужно немедленно со мной встретиться. Видимо, произошло что-то экстраординарное, потому что руководитель казначейства не звонил бы по пустякам президенту, да еще в момент высшей активности рынка! Действительно, когда Энгюн появился в моем кабинете, я понял, что он чем-то взволнован и опечален и произошло нечто из ряда вон выходящее. Энгюн даже не захотел присесть, но когда я указал ему на стул, он все-таки это сделал.

В то время банк активно занимался управлением короткими позициями, или несовпадением валюты заимствования и кредитования. Комитет по управлению активами и пассивами принимал решение, потом оно утверждалось в совете директоров, и в рамках отведенного банку лимита мы пытались управлять несоответствием в курсах валют. Мы переводили определенные суммы в иностранной валюте в активы в турецкой лире, пытаясь поднять нашу рентабельность. Для контроля над этим процессом была создана группа управления рисками RAROC. Все решения по коротким позициям принимались в Комитете по управлению активами и пассивами.

«Что случилось? Что с тобой?» – спросил я. Эргюн принялся объяснять: «По распоряжению вице-президента, отвечающего за работу казначейства, как оказалось, не спросив у вас разрешения и не поставив вас в известность, мы открыли короткую позицию, превышавшую установленный лимит. За несколько недель это принесло нам убытков на $2–3 млн. Нам было приказано ничего вам об этом не сообщать, пока не выправится ситуация. Мы пытались закрыть эту позицию, но на сегодняшний день убытки превышают $12 млн. Я ужасно расстроен, у нас большие неприятности. Я решился вам обо всем рассказать».

Чтобы высказать все это, Эргюн долго собирался с мыслями, подбирал слова. У него были черные круги под глазами, очевидно, он уже давно не спал…

Меня словно окатили крутым кипятком! Произошло событие, о котором я ничего не знал и не отдавал по этому поводу никаких распоряжений, более того – его никто не одобрял и в совете директоров. И такие колоссальные убытки! За ними стоял факт полного отсутствия дисциплины; выходит, в нашем четко отлаженном механизме контроля над банком в какой-то момент произошел сбой. И что самое ужасное, совсем недавно я получил очередной отчет от вице-президента, отвечающего за работу казначейства, в котором он ни словом не обмолвился о произошедшем!

Я невероятно расстроился, услышав такую новость, и не находил что сказать. В моменты, когда я сердился, я боялся, что могу наболтать лишнего или мои слова будут неправильно истолкованы, потому предпочитал выждать какое-то время, не делая никаких комментариев. Часто бывало так, что я молчал 24 часа кряду, не принимая никаких мер, и только после того, как первая ярость спадала, мог мыслить логически и принимать адекватные решения. Есть такое турецкое сравнение – рыть иглой колодец, т. е. выполнять тяжелейшую работу самым неподходящим образом. Именно это сравнение первым пришло мне на ум, когда я услышал, что банк терпит убытки на $12 млн.

Эргюн добавил: «Мы совершили ужасную ошибку. Не знаю, как просить вас, чтобы вы меня простили. Я уже несколько дней не могу заснуть. Я хочу написать заявление об уходе». Вот что я ответил Эргюну: «Я очень расстроен, но еще больше сердит. Никуда не уходи, посиди здесь тихонько, мне нужно некоторое время». Мы не отвечали на телефонные звонки, не разговаривали; так в молчании прошло 15–20 минут. Я встал со своего места, подошел к окну, которое выходило на оживленный проспект Маслак Бююкдере, и лишь вдалеке можно было разглядеть небольшой кусочек Босфора. Я пытался взять себя в руки и успокоиться. Помню, о чем думал в тот момент: «В моем кабинете находится человек, который только что рассказал о том, что он сделал по требованию вице-президента, но чувство справедливости и ответственности не дают ему спать, потому он и пришел ко мне с покаянием». Передо мной сидел руководитель, которого я очень любил и которому доверял, но сейчас он был словно отравлен сильнейшим ядом. Произошла такая страшная ошибка. Ущерб был огромный, но было бы неправильно потерять Эргюна. Если бы я принял решение под влиянием гнева, то бы разнес в клочья и свой кабинет, и его самого.