Завершившие войну - Яна Каляева

много раз видела Князева мертвецки пьяным, Антонова — в черной меланхолии, да и сама временами орала и бросалась на стены. Служба в ЧК научила: если полагаешь, будто у человека нет скрытых пороков и уязвимых мест — значит, ты просто плохо выполняешь оперативную работу.

— Но я-то — не все! — возразил Щербатов с горячностью, обыкновенно ему не свойственной. — Понимаешь, Саша, я не должен был, не имел права поддаваться слабости. Обязательства, возложенные на меня… моя, если угодно, роль в истории… Я должен соответствовать. И дело даже не в том, что я обидел тебя, хоть и это уже достаточно скверно. Дело в том, что я предаю самого себя такими вот, как ты выражаешься, моментами слабости.

— Но почему?

Едва ли это важно по сравнению с тем признанием, которое ей предстояло совершить. Однако лучше, наверно, сперва выслушать Андрея, раз уж ему приспело выговориться…

— Пойми, Саша, я не лгал тебе осознанно, — Щербатов наконец перестал мерять шагами комнату и сел за стол напротив. — Во мне и правда есть подлое и трусливое желание прекратить начатое. Снять с себя ответственность. Уехать на другой конец света… благо, средства позволяют. Жить в мире и покое. С тобой, возможно… если мы оба будем этого хотеть. Но главное — вдали от кровавой каши, которую мы заварили и все никак не можем расхлебать…

Саша глубоко, свободно вздохнула. То ли от сладкого чая, то ли от слов Андрея ясность мысли возвращалась.

— Я понимаю. Это так… так по-человечески, Андрей.

— В том-то и дело, — он тяжко вздохнул. — Это человеческое, слишком человеческое. А тот, кто принял на себя ответственность за будущее великой страны, обязан переступить через человеческое в себе.

— Ты полагаешь?

— Да, я в этом совершенно убежден. Понимаешь, Саша… если человек избрал великую судьбу, значит, нет такой жертвы, которую он не должен быть готов принести. Это касается и его самого, и тех, кто ему дорог.

— Раз ты так говоришь, — медленно сказала Саша, — значит, верно, так оно и есть.

Первый закон войны: если ты не готов зайти столь же далеко, как твой противник — ты обречен на поражение.

Она воевала уже слишком давно, чтобы согласиться на поражение.

— Я немедленно расстался бы с тобой, Саша, если бы полагал, что ты делаешь меня слабее, — сказал Щербатов, глядя ей прямо в лицо. — Но ты ведь не воспользовалась моей оплошностью для того, чтобы меня расшатать… Тебе самой было больно, и все же ты попыталась вернуть меня в разум. Несмотря на твое прошлое, я вижу тебя той женщиной, какая и должна быть моей спутницей. Быть может, нам вовсе не обязательно расставаться? Если, разумеется, ты сама не передумала после того, как видела меня в ту безобразную минуту.

— Нет-нет, — Саша сцепила руки в замок. — Ничего я не передумала. Стало быть, этот твой немец… Ницше… он утверждает, что человеческие слабости должны быть отторгнуты?

— Если несколько упрощать — да.

— Раз ты так говоришь, то так оно, стало быть, и будет…

Щербатов встал со своего места, обошел накрытый стол, сел на пол возле Сашиного стула, обнял ее колени. Чуть улыбнулся:

— Я рад, дорогая моя, что ты меня понимаешь. Прошу, скажи, что тревожит тебя. Ты ведь о чем-то хотела поговорить?

— Нет, Андрей, ни о чем.

Да ты, родной мой — чудовище, мысленно ответила ему Саша с удивившим ее саму спокойствием. И если я сама должна окончательно сделаться чудовищем, чтоб победить тебя — так тому и быть.

— Я чрезвычайно ценю твою волю, Саша. Надеюсь, когда наконец настанет время примирения, амнистию ты получишь не потому, что живешь со мной — это ни на что не повлияет — а потому, что действительно исправишь ошибки прошлого. Однако теперь ты выглядишь больной. Я вижу, что работа, которую ты для нас выполняешь, чрезвычайно тебя изматывает. Завтра ты остаешься дома. Я вызову врача, того, который ранее поставил тебя на ноги.

— Это, я полагаю, лишнее.

— Прошу тебя, не спорь. Нужно, чтобы ты оставалась сильной.

Саша мрачно усмехнулась. Щербатов искренне старался не смешивать роли заботливого мужчины и тюремщика — и все же смешивал. Саша подозревала, что так или иначе что-то подобное происходит у всех людей во всех отношениях, даже когда ни один из пары не является арестантом де-юре.

— Ну, раз ты так говоришь, — в третий раз повторила она.

* * *

— Жаль, что вас побеспокоили, доктор, — Саша не подняла головы, так и осталась лежать на животе на застеленной постели. — Оторвали, должно быть, от пациентов, которым действительно нужна ваша помощь. Я не больна. Вы можете быть свободны.

— Отрадно слышать, — сухо ответил доктор Громеко. — Тем не менее провести осмотр я обязан, раз меня вызвали. Раздевайтесь.

Всякий человек должен выполнять свой долг, хочет он того или нет… Саша вздохнула и принялась раздеваться. Конечно, стесняться доктора Громеко было глупо: он видел ее не только голой, но и с разрезанным животом. Но все равно она чувствовала себя неловко в такие моменты. Вот бы, подумала Саша, врачами могли становиться и женщины; ведь было положено этому начало в Российской империи, но Новый порядок высшее образование для женщин решительно пресек. Хотя Щербатов обещал, что для Саши сделают исключение. Она не сомневалась, что по просьбе начальника ОГП университет выдаст диплом хоть его любовнице, хоть его собачке. Саша не этого хотела, она всегда мечтала, чтобы одинаковая возможность получать образование была у всех людей, кем бы они ни родились…

Теперь эти мысли не вызывали ничего, кроме усталости. Саша привыкла в мечтах о будущем человечества находить утешение и в самые темные минуты. Теперь же, покупаемое такой ценой, будущее навсегда было отравлено.

Вся ее работа комиссара сводилась к цепи выборов между злом и еще большим злом. Расстрелять своего солдата или оставить безнаказанным мародерство? Отдать казакам женщин в рабство или расторгнуть сделку, приумножив кровопролитие? Сотрудничать с Новым порядком или обречь миллионы людей на голодную смерть? Все это должно было подготовить ее к решению пожертвовать родными ей детьми ради того, чтоб перезапустить исторический процесс.

Не подготовило.

Она надеялась только, что этот выбор хотя бы окажется последним.

— Действительно, физически вы вполне здоровы, — сказал доктор, завершив осмотр. — После всего, что вы пережили, это удивительно. Как я уже говорил, у вас на редкость крепкий от природы организм. Тем не менее наблюдаются признаки нервного напряжения: мышечные зажимы, потоотделение, учащенное сердцебиение. Этот графин из-под воды у вашей постели, как давно он был полон?

— Не знаю, не помню… А впрочем, кажется,