Русский Сонм. Огонь и ветер - Екатерина Белецкая

Марк и Найти были в полном недоумении. Стали снимать показатели – вообще впали в ступор. Активность мозга – предельно возможная, словно мозг выполняет какую-то сверхзадачу, не давая себе ни секунды передышки. При этом – практически полное отсутствие реакций на внешние раздражители. Разве что на яркий свет, но тут реакция негативная, только ухудшает ситуацию. Есть и пить он тоже не мог, поэтому на второй день поставили поддержку – перегруженному мозгу отчаянно не хватало глюкозы, – но с поддержкой тоже получилось плохо. Тело её отторгало, старалось избавиться, кожа на руке, к которой прикрепили блок, на третий день воспалилась. Поддержку сняли. Стали ставить на пару часов в день, не больше – это единственное, что получалось.

На попытки выключить сознание любым способом – мозг выдавал ещё большее возрастание активности. Отступились сразу: испугались.

Вчера Марк мрачно сказал, что где-то через сутки следует ожидать… или кризиса, или неизбежного. Он так и сказал – «неизбежного». Потому что это порог для любого существа. Эту нагрузку не способны вынести ни мозг, ни тело. Ну, если повезёт, то, может быть, несколько дней… хотя тут нет особой уверенности.

Все видели – клиника Лурье признавала своё поражение. Они были не всесильны, они испробовали всё, что могли, они работали честно, но ведь бывает так, что сделать действительно ничего нельзя.

– Мы не знаем, что с ним, – Найти, пришедшая к ним в очередной раз, стояла, бессильно опустив руки, и по лицу её было видно, что она ощущает вину и стыд. – Мы подняли все информационные базы, которые нам были доступны. И не нашли ни одного аналога этой… болезни. И ни одного алгоритма лечения. То, что мы создавали сами, не сработало. Простите, мы ничем не можем больше помочь. Только навредить… мы бы этого не хотели.

– И что вы сейчас предлагаете? – спросил тогда Скрипач.

– Будем делать поддержку и пытаться стабилизировать картину. Больше ничего. Поверьте, мне очень жаль.

Скрипач покивал, соглашаясь.

– Мне тоже, – беззвучно ответил он. – Найти, простите, мне… надо побыть одному. Или, лучше, пойду посижу с ним.

С Итом они сидели по очереди. Скрипач, Берта, Кир, Ри, Джессика… Фэба, конечно, и близко к комнате никто не подпускал, но он, когда появлялась возможность, старался держаться поблизости. Ничего не происходило, вообще ничего – даже на ожидание это не было похоже. Скорее, на какой-то закольцованный бессмысленный процесс, в котором всего его участники – детали непонятно зачем и непонятно кем созданного механизма, в котором нет ни смысла, ни цели.

* * *

Он всё-таки решился – уже после того, как собрал свои вещи и вывел остатки счёта за комнату обратно на их счёт. Вещей было – маленькая сумка, в которую Фэб положил вторые штаны, вторую рубашку, крест, который подарил ему один священник из Русского клана, и святые тексты, заказанные через каталог – тексты можно было получить бесплатно. Он поставил сумку на пол, в тёмном углу, и побрёл искать кого-нибудь, с кем можно будет поговорить. Неважно, кого именно. Кого-то из них. Их решения совместны, они равноправны, поэтому…

Первой, кого он встретил, оказалась Джессика. Она, по всей видимости, возвращалась как раз от Ита – он научился отличать это выражение на их лицах и чувствовал то, что чувствовали они: обречённую пустую подавленность.

– Прости, можно попросить? – Она остановилась, рассеянно взглянула на него. – Джессика, я… я ухожу, как велел Кир. Даже раньше. Деньги я вывел обратно в ваш общий счёт.

Она равнодушно пожала плечами и ничего не ответила.

– Я хотел попросить… разрешите мне с ним попрощаться. Недолго. Пожалуйста!.. Я всё осознал, всё понял, я… никогда… не сумею… это неважно, но я прошу только одно – позвольте мне…

– Зачем? – спросила она безразлично. – Вы его ненавидите. Вы всё сказали ещё тогда. Всё, что думали. Зачем вам эта комедия с прощанием?

– Это не так, – лицо Фэба исказилось от отчаяния. – Это совершенно не так! То, о чём я говорил… Ты же знаешь, что я люблю его! Джессика, пойми, с точки зрения моей веры – воссоздание является грехом, действием, совершаемым против воли Всевышнего, вопреки происшедшему, но… – Он сглотнул. – Я раньше не сталкивался и…

– И что?

– Я кричал на него лишь потому, что этим действием он, с моей прежней точки зрения, погубил свою бессмертную душу, пойдя против воли Бога, нарушив естественный ход вещей!.. Но потом… со мной побеседовал один здешний священник, он рассказал… я не знал раньше, теперь знаю… Если воли Бога на это не будет, воссоздания не будет тоже! Он привёл мне сотни примеров, дал информацию о десятках неудачных попыток, и это только здесь, на Окисте!.. Я понял, я разобрался… я, видимо, был слишком глуп, чтобы осознать это сразу, и если я сорвался тогда, то лишь потому, что в тот момент прошло слишком мало времени…

– Это прекрасно, что вы решили свою внутреннюю проблему. – В голосе Джессики звучал сарказм. – Рада за вас. Жаль, что ради вашего понимания погиб человек, но что уж тут поделаешь, правда? Издержки производства, как говорят на Терре-ноль.

– Я не хотел этого. Джесс, я правда этого не хотел.

– Ну, конечно. Вы всего лишь хотели доказать свою правоту и несокрушимость веры. Вы её доказали. Можете быть довольны. Простите, Фэб, но мне даже находиться рядом с вами тошно. Убирайтесь. И засуньте себе свою веру поглубже в свою задницу, чтобы случайно не потерять!

Она казалась раньше доброй и мягкой, Джессика, та Джессика, которую он знал; она всегда говорила с ним только на «ты», но сейчас напротив него стояла совсем другая женщина – это отторжение, это намеренное, выплёвываемое «вы», и эта злость, от которой начинала болеть голова. И – правота, потому что правда, горькая, никчёмная правда была действительно на её стороне.

– Спроси у Кира, Фэб, – она отвернулась. – Или у Ри. Но если тебя интересует моё мнение, то вот оно. Я бы лучше пустила к нему в комнату гремучую змею, чем тебя. Предатель. Будь ты проклят.

Он ещё долго стоял в пустом коридоре. Её шаги давно стихли, а он словно прирос к полу и никак не мог сдвинуться с места.

* * *

Свет приглушили до минимума, и большую часть помещения занимала кровать, даже не кровать, а подобие подиума, возвышения, идущего вдоль всей глухой стены и заканчивающегося у окна, сейчас мутного, незрячего. В комнате было тепло, теплее, чем в коридоре снаружи, а воздух, как понял Фэб, озонировали. Правильно, они же сращивают ткани, поэтому – чуть больше кислорода, стерильность, и, кажется, даже гравитация немного компенсирована: всё для того, чтобы восстановить повреждённые ткани быстрее.

Скрипач при его появлении поднял голову – и взгляд, который достался Фэбу, оказался красноречивее тысячи слов. Убирайся прочь, говорил этот взгляд. Тебе здесь не место. Пошёл вон.

– Мне разрешили попрощаться с ним, – выдавил Фэб. – Скрипач, я ухожу. Кир разрешил…