Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова

Игра не только привилась, она продержалась почти целый век, и ещё в XIX веке звучали отголоски этой странной игры, — цветочная почта, придуманная Марией Кантемир, так и осталась в арсенале любовных игр русского общества.

По примеру ассамблей и знатные люди государства начали заводить у себя эту почту.

Молодёжь оживилась — надо было читать и знать правила игры, значения цветов, и теперь уже сами молодые девушки требовали грамоты и учения.

Мир наконец-то был заключён. Отдали шведы России Лифляндию, Эстляндию, Ингрию, часть Карелии вместе с городом Выборгом, а русские вернули шведам всю Финляндию.

Никогда ещё Мария не видела Петра таким.

На торжествах по случаю заключения мира выпито было много вина, жареные быки выставлялись для народа, и фонтаны с вином били в воздух, и вино собиралось в бассейны возле них, казалось, весь Петербург утопает в вине и отборной еде.

Пётр радовался, как ребёнок: война, которая продолжалась с семисотого года, почти двадцать один год, наконец закончилась, и закончилась такой триумфальной победой, что Петру казалось — вот оно, счастье, благоденствие и праздник.

Он был так упоен этой победой, что позволял себе куролесить: пел песни, плясал на столах прямо среди битой посуды и объедков еды, бросал на пол дорогущие венецианские бокалы, и радость, и гордость были на его лице непременной спутницей этих безумств.

Долго заседал Сенат, и каждый раз, возвращаясь с этих собраний, Дмитрий Константинович рассказывал Марии, о чём там говорилось, — она непременно хотела быть в курсе всех новостей, хотела знать, что делает её любимый Пётр, и страстно расспрашивала отца.

Сенат единодушно решил преподнести Петру по случаю великой победы титулы отца отечества и императора и высокое наименование — Великий.

Пётр с достоинством принял эти назначения Сената, обнимал и целовал каждого из сенаторов и говорил только об одном: он работал, чтобы это заслужить, он сделал всё, что мог...

Уже которую неделю висели над Петербургом иссиня-чёрные тучи.

Ветер с моря задувал всё сильнее и сильнее, и тёмные воды Невы пошли вспять. Ветер пронизывал до костей, даже днём, в самые светлые часы, на улице было так темно, словно наступили сумерки. И хотя прорезывались тёмные тучи взрывами фейерверков, устраиваемых Петром по случаю праздника, они тихо гасли, подхватываемые свирепым, мощным напором воздуха.

Мария с ужасом глядела на тёмную воду, уже поднявшуюся из берегов реки и слегка залившую все окрестные улицы, но напор усиливался всё больше и больше, и наконец по всем першпективам, по гранитным мостовым главных улиц побежали настоящие реки.

Они не текли тихо и спокойно, вода бурлила и смывала весь мусор, накопившийся за лето, и обломки деревьев, старые игрушки, выброшенные на свалки вещи крутились и мелькали в пенном вихре прибывающей чёрной воды.

Ещё ни разу за всё время пребывания в столице не видела Мария такого наводнения, не наблюдала, как вздуваются и растекаются по земле многочисленные каналы, как резко и сильно вода идёт не к морю, а обратно.

«И потекут реки вспять», — думалось ей словами из Библии. Но потекут — как это легко и мягко говорилось, а тут чёрные воды словно взрывались, бешено вертелись в водоворотах, завиваясь в воронки и промоины.

Уже неслись по Неве заскорузлые избёнки, строенные из гнилого дерева и лишь слегка прикрытые соломой, — дома бедноты, как всегда в таких случаях, были первыми жертвами стихии.

Бились в водах коровёнки, уходя с рогами в чёрную муть, обессиленно выныривая и уже совсем скрываясь в водоворотах.

Плыли собаки, увёртываясь от вырванных с корнем деревьев, качало и переворачивало плоты, едва сколоченные, чтобы хоть как-то укрыться от гибели.

Дом Кантемиров стоял неподалёку от реки, и Марии пришлось воочию пережить весь ужас этого наводнения.

Самое главное — вода не разливалась спокойно, а догоняла лошадиные упряжки и с рёвом опрокидывалась на них, смывала спешащих редких пешеходов, уносила с собой в Ладогу всё, что было неустойчиво, не закреплено в земле навечно.

Вода ворвалась и в дом Кантемиров. Завизжали мальчишки, шаля и стремясь побродить по воде с голыми ногами, засучив штанины, укрылась на верхних этажах Анастасия, прижимая к себе Смарагду-Екатерину, испуганно смотревшую на мать.

Один лишь Кантемир не потерял присутствия духа: он приказывал насыпать в мешки землю, прокладывать их вдоль стен дома, отчерпывать прибывающую воду, чем только возможно.

Рядом с отцом была и Мария — и она принимала деятельное участие в борьбе против страшной слепой стихии.

Ветер и дождь, чёрная несущаяся вода надолго остались в памяти Марии, но она, подавляя в себе противное липкое чувство страха и беспомощности перед этой водой, вместе с отцом прыгнула в лодку, чтобы наперекор стихии что-то сделать, хоть чем-то помочь людям.

Они плыли по тёмным улицам, борясь с течением и ветром, подбирая тех, кто не успел добрести до сухого места, привозя в свой дом нищих и калек, уже захлебывающихся в воде.

Весь дом скоро стал похож на походный лазарет: вповалку лежали на втором ярусе спасённые люди, выли внизу собаки, забираясь всё выше и выше от наступавшей воды.

Трое суток продолжалась эта беспрерывная война с наводнением. Мария не помнила, ела ли она за это время, прислоняла ли голову к подушке, и только тогда, когда стих ветер, небо расчистилось, а воды Невы повернули к морю, она опамятовалась.

Слуги и домочадцы ещё убирали нанесённые водой глину и мусор, собирали осевшее на иле тряпье, а она уже ворвалась на свою половину, упала на подушку не раздеваясь, и глаза её сами собой закрылись.

Сказалось напряжение последних нескольких дней — и промокшие ноги, и лютые сквозняки, и оглушительный вой воды и ветра.

Мария тяжело и опасно заболела...

А Пётр так и не прервал своих торжеств по поводу заключения мира со Швецией.

Слуги сбивались с ног, накрывая пиршественные столы в царском дворце, стояли по колено в воде на дворцовых кухнях, но пиры шли чередой, съезжались, невзирая на потоп и бурю, знатные люди, сверкали фейерверки и огненные вензеля в тёмно-синем, затянутом тучами небе, качались расписные лодки и ботики под бархатными балдахинами возле пристаней, чтобы в любое время быть готовыми к плаванию среди обломков домов.

Изредка Пётр выбегал из пиршественной залы, садился в первый попавшийся ботик и выезжал на море чёрной воды вокруг дворца.

Вытаскивал вместе с матросами попавших в водоворот, и возвращался к гостям, нимало не смущаясь промокшим камзолом и сырым кафтаном.

Снова вино, вкусная еда, и царь как будто вновь оживал, радость не давала ему ни жара болезни, ни хрипа простуды.

Он оглядывал столы, замечал поредевшие ряды приглашённых и хмурил брови — был недоволен, что радость его не разделяют с ним его подданные.