Севастопольская хроника - Петр Сажин

Редакция «Известий» поразила нас пустотой помещений. Вскоре нам стало известно, в чем дело: пока Москва в осаде, газета выпускается небольшой группой редакционных работников и военными корреспондентами: Евгением Петровым, Евгением Кригером, Виктором Полторацким, Леонидом Кудреватых, Петром Белявским, Виктором Беликовым, Павлом Трошкиным, Дмитрием Бальтерманцем и Самарием Гурарием. Весь же большой штат «Известий», отбывший из Москвы в дни эвакуации, жил в Куйбышеве.

…Девять литераторов и фотокорреспондентов на казарменном положении: солдатские коечки, покрытые серого сукна одеялами, над койками портреты жен, детей. А некоторые пришпилили «сувениры» – цветные открыточки Франции и Италии, добытые в отбитых у противника окопах.

Когда кофе был готов, на столе появилась и бутылка заморского ликера. К кофе с ликером пригласили Катю Иванову – она была единственным работником бухгалтерии «Известий» и отлично справлялась со всеми счетно-расчетными операциями редакции и не стонала от тяжести своего труда, хотя заменяла солидный бухгалтерский аппарат.

Ну конечно, мы заговорили о трудностях, но известинцы заявили, они безумно рады тому, что им никто не мешает и материал от стола писателя идет прямо в набор, а не путешествует от стола к столу. Тут почти все были газетчиками со стажем и вспоминали, что такие времена были лишь в двадцатых годах: газеты того времени по формату были больше, а редакционные штаты едва ли не в пять раз уступали нынешним!

Мы ушли от друзей-известинцев лишь перед утром: ночью, когда были подписаны последние полосы, был показан фильм из коллекции Госфильмофонда «Не покидай меня» с участием знаменитого Джилли.

4 ноября. Вчера приехал Нилов. Худой, усталый, еле дух переводит: два дня добирался из Ленинграда. Часть пути ехал на паровозе.

В нашей «казарме» поставлена еще одна койка. Перед сном мы сводили его в душевую. Возвратился оттуда красный, распаренный, на лице блаженство, и дышать стал легче. Раскрыл полевую сумку и начал хвастаться – привез два очерка: «Главный калибр» – об огневых налетах артиллерии линкора «Октябрьская революция» – и «Ханко стоит, как скала». И блокноты, полные записями о блокадном Ленинграде, Балтийском флоте.

Легли мы поздно. Лежа в чистой постели, Нилов долго рассказывал о положении в Ленинграде к тому времени, когда он прибыл туда и перед отъездом оттуда. Картина была такая: восьмого сентября немцы занятием Шлиссельбурга замкнули кольцо вокруг Ленинграда, попадать в него можно было лишь по воздуху, да и то через Ладожское озеро.

Одновременно с этим танковые части противника ворвались в Урицк – это буквально в двух шагах от ворот города. В то же время пехота повела жестокое наступление в районе Пулковских высот. Над Ленинградом нависла угроза, военный совет фронта подготовил план уничтожения важнейших и уникальнейших сооружений, на случай если придется оставить город.

В эти дни в Ленинград прибыл генерал Жуков и вступил в командование войсками фронта. В ночь на 11-е сентября военный совет принял решение о срочных мерах по укреплению обороны города. Среди этих срочных мер значилось: «…огонь всей корабельной артиллерии сосредоточить для поддержания войск 42-й армии на участке Урицк – Пулковские высоты».

Вот тут-то и поработали артиллеристы главного калибра линкора «Октябрьская революция».

Нилов еще говорил о гибели военных кораблей и пассажирских транспортов при эвакуации Таллина, о сложности походов на Ханко.

Рассказ его не был бы обстоятельным, если б я, бывший ленинградец, не донимал его расспросами. Меня все интересовало: и известные архитектурные шедевры, мосты через Неву, Адмиралтейство, Исаакий (целы ли они), и судьба друзей, ленинградских писателей: Юрия Германа, Александра Штейна, Ольги Берггольц, Александра Прокофьева, Веры Кетлинской, Александра Гитовича, Евгения Шварца… Я замучил его. Уже засыпая, Нилов расспрашивал о том, что делается под Москвой, и просил меня сегодня не говорить (чтобы не разбрасываться) ни слова об Одессе, а сделать это завтра. Но о Москве хотел знать теперь же. Мы ничего не могли сказать ему, потому что сами, в сущности, не знали всей сложности обстановки.

Знали, что враг остановлен. Знали, что попытка смять наши боевые порядки в октябре провалилась и месячная передышка для нас это выигрыш, а для немцев проигрыш. Но это все слишком общо – мы пытались пробиться к генералу армии Г. К. Жукову, но пока это не удалось. Наш милейший Николай Васильевич Звягин информирует нас время от времени, но этого очень мало.

Перед сном услышали сообщение об упорных боях на подступах к Севастополю. Не люблю я эту формулировку: обычно после информации об упорных боях следует сообщение об отходе или оставлении.

Спать легли со вздохами и надеждами на утро, которое, как известно, вечера мудренее.

5 ноября. Нилов сдал очерки на машинку и ушел в Радиокомитет – в Ленинграде надавали ему какие-то поручения. Встретиться условились в столовой. Я «сел» на телефон – нескольким авторам были заказаны статьи для пресс-бюро. Мне не везло: два автора успели эвакуироваться, третий пишет и лишь четвертый – академик Варга – уже два дня ждет посыльного: он написал статью о том, надолго ли хватит гитлеровской Германии топливных ресурсов (нефти) при современной насыщенности армии механизмами. По статье выходило – ненадолго: через два-три месяца вся ее механика встанет.

В наркомат мы возвращались в прекрасном настроении: стоял морозный день, небо высокое, голубое и спокойное, как в мирное время. И Москва такая ясная: канун Октябрьской годовщины, и люди ходят по магазинам.

Мы приближались к Арбатской площади, когда открылась сильная зенитная стрельба. Подняв головы, увидели фашистские самолеты. Они шли на большой высоте и, освещенные солнцем, выглядели как бабочки-капустницы. Вдруг возле них что-то запорхало. Сначала показалось, что это наши самолеты атакуют гитлеровцев, но скоро стало ясно, это листовки – белыми голубями они пролетели над Арбатом и упали где-то у Смоленской площади.

Зенитная стрельба усилилась, пришлось войти под арку.

Но вот налет кончился, и мы двинулись к себе на Гоголевский.

Арбат снова оживился: по тротуарам засновали люди, в магазинах захлопали двери, побежали машины.

Мы проходили уже станцию метро и стали подаваться вправо к памятнику Гоголю, как вдруг с Арбата выскочила длинная черная машина и пошла через площадь наперекосяк. Она не понеслась, а именно пошла легким, плавным ходом.

Москвичи, словно пораженные какой-то тайной силой, замерли. Но миг смятения тотчас же сменился бурным оживлением, все, кто находился тут, дружно замахали руками, заулыбались.

Машина приблизилась к нам.

В глаза бросились легкой зелени, как на фотографическом светофильтре, стекла автомобиля. За стеклом кто-то махал рукой.

Когда машина поравнялась с нами, мы увидели Сталина.

Он сидел на заднем сиденье и, чуть согнувшись, скуповато, но приветливо улыбался и махал рукой.