Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

Они сидели в беседке, устланной мягкими и пышными сирийскими коврами. Вернее, Иоиль возлежал, опершись локтем на пеструю египетскую подушку, а напротив него, поджав под себя ноги, сидел Ариэль.

— Такое больше не может продолжаться, — назидательно продолжал Иоиль, главный учитель. — Надо идти на сотрудничество. Надо везде, где это возможно, вступать в диалог с шаммаистами и с помощью конструктивного диалога стараться смягчить их жесткую позицию. Заставить их видоизменить или вовсе отказаться от тех многочисленных правил и предписаний, которые народ никогда соблюдать не будет. Потому что их просто невозможно все соблюсти. А нашим врагам эти мелочные и дикие правила дают дополнительный повод для нападок на всё фарисейство: не только на школу Шаммая, но и на нас — последователей великого и мудрого аввы Гиллеля! И делать это надо не спеша, осторожно, постепенно, аргументированно, деликатно и с хитрецой, ибо большинство шаммаистов — люди твердолобые и жестоковыйные. Ты видел, как ласков я был с Левием, как всячески ему поддакивал, подыгрывал, подчеркивал, что мнение его для меня крайне ценно, что я крайне дорожу нашими доверительными отношениями? Ты обратил внимание?

— Конечно же, учитель. Признаюсь тебе…

— Помолчи! Сейчас я говорю, — прервал Ариэля Иоиль.

Беседка, в которой они расположились, находилась на крыше дома Иоиля. Крыша была широкой и плоской. Между балок росла трава, так ровно и густо, словно специально была там посеяна. В кадках, расставленных по всей крыше, произрастали деревья — карликовые. И было каждого дерева по одному: лавр и кипарис, фига и лимон, сосенка и дубок, гранат и оливка — ни один вид не повторялся. По краю же крыши были сооружены цветочные грядки, и в них пока расцвели только маки.

— Ты спросишь, не опасно ли с ними заигрывать? — разъяснял Иоиль, любитель долгих и многократных рассуждений. — Ты спросишь, не повредит ли школе Гиллеля такое объединение сил и сближение позиций? Отвечу: ничуть не повредит, а только на пользу пойдет и нам, и всей партии. Во-первых, силы фарисейства тем самым укрепятся. Во-вторых, возрастет влияние на народ. В-третьих — и это самое главное! — мы постепенно подчиним себе шаммаистов, смягчим их и подомнем под себя. Ведь школа Гиллеля благодаря дальновидности, гибкости и мягкости нашего великого учителя с каждым годом пользуется все большим авторитетом у народа, а школа Шаммая из-за ее ослиного упрямства и догматической косности, напротив, стремительно теряет популярность в широких народных массах. Им, видишь ли, безразлично, идет за ними народ или не идет; дескать, не важно, сколько фарисеев, мало или много, а важно, чтобы все они были ревностными и истинными; так якобы от начала повелось, и партия была создана для немногих и праведных… Ну так это когда было! Тогда действительно слишком мало было преданных ревнителей Закона и искренних иудеев. Тогда невозможна и не нужна была массовость. Но, слава Господу, времена с тех пор изменились. И чтобы достигнуть цели, чтобы воистину стать руководящей и направляющей силой избранного народа Божия… Ты меня слышишь? Ты что все время молчишь?! — вдруг спросил Иоиль.

— Я тебя очень внимательно слушаю, учитель, — от ветил Ариэль.

Широкий вид открывался из беседки, в которой они сидели: к югу, в обрыве, шумел и пылился Нижний город, к западу сверкал и искрился Змеиный пруд, на севере в солнечном мареве замерли, чуть оплыли и словно дышали оба дворца, Великого Ирода и Асмонеев, а далее — Храм и совсем вдалеке, будто призрак, — Башня Антония.

— И мы, как ты помнишь, решили, — продолжил Иоиль, — в качестве первого шага к сближению выбрать какого-нибудь общего для двух школ противника и совместными усилиями его устранить. Общий враг — хороший путь к объединению… Самой подходящей кандидатурой был признан Иисус Галилеянин. Во-первых, фигура в общем-то незначительная, с которой всегда удобно начинать. Во-вторых, пришлая личность, не из Города. В-третьих, субъект крамольный и дерзкий. И главное: этот Назарей так ловко настроил против себя наших новых друзей — шаммаистов, так больно и глубоко засел у них в печенках, что они почти на всё готовы, чтобы свести с ним счеты. И без нашей помощи не удалось им расправиться с ним! И никогда не удастся, ибо ни в синедрионе, ни у Антипы, ни в префектуре у шаммаистов давно уже нет ни влияния, ни опоры… Короче, мы предоставляем им практическое содействие, а они за это вынуждены за столом переговоров обсуждать с нами некоторые важные теоретические вопросы и если не принимать, то выслушивать наши мнения и наши трактовки Закона и Предания старцев. Пусть пока только слушают. Дай срок, мы их постепенно обломаем и заставим играть по нашим правилам! Никуда не денутся. Потому что следом за Назареем мы им еще более лакомое кушанье предложим… Но не будем торопить события.

— Ты, кстати, неплохо провел рабочую группу, этот наш первый эксперимент после долгого перерыва, — признал Иоиль. — Недурно, недурно. Под твоим идеологическим напором многие свои формулировки они вынуждены были смягчить. И после эдакой осады нам удалось выманить Левия из его цитадели и заставить этого бесчувственного истукана формулировать обвинение и разрабатывать план борьбы с Назареем и его приспешниками. Мне удалось убедить шаммаистов, что они намного более заинтересованы в устранении Назарея, чем мы, последователи Гиллеля. Для нас этот Иисус, собственно, не представляет особой опасности, но ради наших товарищей и друзей, ради единства партии мы, так и быть, задействуем все наши ресурсы, используем всё наше влияние во властных структурах. И Левий тут же клюнул. Ты обратил внимание? Ты видел, как у него загорелся глаз? Он у него редко горит, у этого живого покойника.

— Я видел, — сказал Ариэль.

— А что ты после этого выкинул?! — вдруг грозно воскликнул Иоиль, оттолкнулся локтем от подушки и выхватил из серебряной чаши горсть миндальных орехов, которые тут же закинул к себе в рот и с ожесточением стал пережевывать. Правый свой глаз он теперь совершенно закрыл, а левым гневно и тяжело уставился на Ариэля. А тот сидел перед ним, словно ученик и мальчишка, хотя мальчишке было уже за пятьдесят и был он благороден и статен. И одет был намного изысканнее, чем Иоиль, этот семидесятипятилетний старик, тоже еще крепкий орешек, однако увалень из дальней деревни или старательно рядящийся под эдакого деревенского увальня и крепыша старичину.

— Прости, учитель, — сказал Ариэль. — Можно мне объясниться? До нашего отчета я хотел переговорить с тобой. Но ты был в отъезде. А утром не смог меня принять, потому что у тебя уже сидел Левий Мегатавел. И я на свой страх и риск…

— Ты что предложил Левию?! — не слушая Ариэля, гневно спросил Иоиль и так насупил свой нос-айву, что эта айва покраснела, еще сильнее разделилась на дольки по бокам и по краям, так что уже не на айву стала похожа, а на перезрелую и треснувшую смокву. — Левий тут же решил, что мы еще больше заинтересованы в устранении Назарея, чем они, шаммаисты. И когда я вас выслал за дверь, заявил мне: «Раз вы так торопитесь с Назареем, давай поручим Ариэлю, чтоб он подготовил убийство. Конечно, мы — не разбойники и не сикарии, но, если кто-то из наших подчиненных возьмет на себя ответственность, я, Левий Мегатавел, не стану предварительно возражать и чинить препятствий, а после мы, разумеется, осудим и умоем руки…» И кто тебя за язык тянул?! Что за дурость?! Зачем тайно убивать того, кого можно публично и по закону осудить в назидание народу?!