Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца

Наслаждения математикой могут составить другое подразделение радостей. Человек, глубоко изучивший математику, чувствует в себе чарующее сознание неизменяемого навеки, порядка вещей и механизма незыблемых отношений, законы которых ему вполне известны. Внезапно поражающее его открытие искрами, подновляющими пламя ощущаемых им наслаждений, и уверенность в обладании истины кладет на его радость печать неотъемлемой жизненной награды. Он имеет право называть себя самым самоуверенным деятелем великой умственной фабрики.

Чтение, компиляция и творчество соединяются между собой, чтобы содействовать наслаждению философского и литературного труда, в котором почти всегда отсутствует элемент пластический и математический.

Наслаждения наблюдательности в связи с небольшой долей пластических упражнений составляет увлекательную прелесть трудов анатомических, физических, математических и применений врачебного искусства. Пластические удовольствия в соединении с математическими радуют сердца инженеров, архитекторов и механиков.

Ежели бы мне нужно было разделить весь умственный труд на два отдела, я поделил бы его на труд философский и пластический. В первом были бы соединены все труды, имеющие отношение к миру книг и понятий. Во втором я бы сгруппировал все, что занято числом, материей и формами. Наслаждения этих двух отделов весьма различны и редко соединимы. Литератор может быть и философом, а философ, кроме того, может еще быть поэтом и историком; но математик или механик весьма редко способны выражаться стихами или блистать красноречием в прозе. У весьма немногих homosapiens все способности ума могут существовать в одном мозгу; но и в подобном случае один отдел способностей всегда оказывается преобладающим над другим. Гёте захотел быть естественником, но ботаники редко упоминают теперь его имя; Галлер был поэтом, но стихи его забыты; Галилей был литератором, но статьи его едва известны, и то лишь людям ученого мира. Лейбниц, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Вольтер и некоторые другие охватывали необычайным умом своим большую часть знаний человеческих, но велики они были далеко не во всех науках и искусствах.

Между элементарными наслаждениями ума, производимыми упражнением одной только способности человека, и теми весьма сложными удовольствиями, которые приводят в действие все разнообразие умственных наших сил, находим группу более простых и как бы вспомогательных увеселений ума, составленных из наслаждений анализа, синтеза, сопоставлений и сравнений и всех видов умственных операций, необходимых для упражнения мышления. Не могу распространяться здесь и об этих наслаждениях, не вошедших в программу настоящего труда моего; приходится указать читателям на будущий мой труд «Естественную историю ума», который, может быть, мне удастся выполнить впоследствии.

Глава X. О наслаждении смешным

Назвав «смешным» все безболезненно-уродливое, мы объяли бы этим определением весьма малую долю тех предметов, к которым применяется это слово, исключили бы множество вещей, входящих в область «смешного». Много бывает уродств, не причиняющих вовсе боли и не возбуждающих в нас проявлений смеха. Множество, наоборот, других предметов, заставляющих нас хохотать до упада, не носят на себе ни малейшего признака уродства. Желая упростить что-либо или составить чему-нибудь точное определение, философы всегда принимаются урезывать предмет. Философские определения бывают часто похожи на те фрагменты великой мозаики природы, из которых ученые выкраивают анатомическим ножом своим хорошенькие медали, складываемые ими в музее своих произведений, тогда как определение должно бы быть только грубым значком, начертанным на самих предметах ради обозначения топографического положения камушков в мозаике, связывающей их цементом общности.

Уподоблю здесь чувство смешного некоему щекотанию ума и сердца, которое, поражая внезапными весьма легкими покалываниями некоторые из чувств человеческих, производит в них сразу тот необъяснимый зуд, которому мы и обязаны телодвижениями смеха.

Во всех трех областях человеческого естества происходит некоторого рода щекотание. В области внешних чувств щекотание производится малейшим затрагиванием нервов, посредством осязания; в областях же ума и сердца его производиться все «смешное». Как физическое щекотание производится от мелких и быстрых потрагиваний нервов, так и все смехотворное, производя мысленное щекотание, внезапно и быстро сопоставляет два аффекта, или два понятия, или сталкивает чувство с понятием. Как ощущение щекотки может быть возбуждено иной раз причиной донельзя малой и не отвечать в другое время на возбуждение весьма сильное, так и «чувство смешного», своенравное и неразгаданное, как осязание щекотки, разражается иной раз хохотом, как бомбой, при виде самых индифферентных предметов; а в другое время оно молчит и дремлет при виде самых смехотворных карикатур. Наконец, ежели все это недостаточно указывает на аналогию, существующую между щекотанием физическим и непонятным зудом смеха, прибавлю еще, что к обоим чувствам этим одинаково впечатлительны бывают как женщины, так и дети. Может статься, что восприимчивость к обоим впечатлениям уравновешивается в людях вообще, но, признаюсь, мной произведено еще слишком мало опытов в этом отношении, чтобы я мог привести этот факт в виде общего закона.

Смешное бывает порождено внезапным сопоставлением двух аффектов; так проблески мелочного тщеславия и проявления болезненного самолюбия могут возбудить в нас взрыв неудержимого хохота, потому что все это представляет уму нашему нравственный образ, резко противоположный присущему в нас изображению добра и красоты. Более резкое столкновение перешло бы уже в чувство болезненное, так как подобная борьба может мелким раздражением уязвить и произвести невинный зуд смеха. Бывают случаи, когда достаточно щекотания одним аффектом, без сопоставления каких-либо контрастов и без проявления той или другой уродливости, чтобы заставить нас смеяться до слез. Когда мы собираемся, например, сыграть шутку с приятелем, мы посмеиваемся заранее, сами с собой, возбуждая в себе мелкими раздражениями чувство легкого невинного злобствования, которое и порождает в нас смехотворный зуд. Уродливый образ осмеянного приятеля рисуется, может быть, тогда в воображении нашем, но он вовсе не необходим для возбуждения смеха, для вызывания которого достаточно бывает и одной мысли о забавной шутке.

Самый обильный источник «смешного» находится в понятиях, связанных со зрением, вызывающих в чувстве красоты легкое покалывания, не поражая его неприятным образом. Карикатурные произведения природы и искусства могут составить целый арсенал смехотворных предметов. Слух тоже способен доставить нам немало наслаждений подобного рода; остальные же чувства едва ли могут позабавить нас чем-либо подобным; а менее всего – чувства, близко подходящие к осязанию. Смешное принадлежит по сути своей к миру нравственных проявлений ума и сердца и потому всего легче возбуждается ощущениями чувства наиболее идеального, т. е. зрения, и всего реже – наиболее материальным из чувств – осязанием.

Ошибки, раздражая в нас слегка сознание истины, становятся иной раз смешными, в особенности когда ошибки эти бывают не нашего произведения. Воздействие их на нас должно происходить внезапно и оказываться чем-либо сравнительно новым и неожиданным для нас. Быстрота и новизна впечатления особенно способствуют развитию элементов смеха, возбуждая его иногда и без содействия иных двигателей. Точно так же, как смех при физическом щекотании бывает только при содействии внутреннего легкого возбуждения нервов; так, чтобы рассмеяться при виде карикатуры или неуклюжего увальня, необходимо особенное нравственное возбуждение, не составляющее принадлежности всех людей и во все минуты жизни. Некоторые избранники бывают одарены такой чуткой впечатлительностью ко всему смешному, что легко отыскивают его везде, заставляя его брызгать из всякого предмета, как из таинственного источника.