«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов

дочерью и в ней же работает. Свет там имеется с 7 до 11 вечера. Хороши условия для работы! А в газетах противополагают гуманное отношение советской власти к ученым негуманному Юденича. Другим профессорам тоже оставлено по большей части по одной, по две комнаты на семью. В остальных – студенты, канцелярии и аудитории.

В аптеках хвосты; в хвосте приходится стоять, чтобы подать рецепт, чтобы получить по рецепту, и последнее иногда по два раза. Скажут: лекарство будет готово через 24 часа. Придешь через 24 часа и, постояв полчаса в хвосте, узнаешь, что оно не готово, и на третий день приходится стоять еще раз. Масса лекарств (eserinum, nux vomica и другие) у Тилика522 отсутствует вовсе. И еще нововведение. От вас требуют склянку. Если у вас ее нет, лекарства не получите. Вам выдают его в аптеке (не знаю, во всех ли аптеках, я беру у Тилика, Средний проспект, между 3‐й и 4‐й линиями), получая в виде эквивалента склянку за склянку, не иначе.

А на днях я видел в университете объявление: кто хочет получить какое бы то ни было удостоверение, тот должен представить четвертушку листа чистой бумаги. Никогда, кажется, не было строя, в котором бюрократизм был бы развит в такой степени, как теперь. Без разрешения, удостоверения нельзя ступить шагу. Карманы переполнены удостоверениями, без которых нельзя ходить: одно может понадобиться тут, другое – там. А бумаги нет. Бумажный кризис в бюрократическом царстве. Эта черточка весьма характерна для нынешнего времени. Чтобы купить лист бумаги, нужно получить удостоверение и разрешение, которые выдаются тоже на бумаге.

На женских курсах на мужской уборной красуется надпись: «Ввиду отсутствия воды закрыта». В нашем архиве несколько уборных заколочены без надписи. Отсутствие воды на курсах объясняется, вероятно, порчей какой-нибудь трубы в одном определенном месте, ибо кухня и столовая там еще функционируют. Закрытие уборных в архиве объясняется, кажется, тем же. В моей квартире вода исчезает на несколько часов в сутки и притом в неожиданное время: иногда утром, иногда вечером, иногда днем. Но она исчезает тогда и в кране, и в уборной. Результаты легко себе представить…

Пока я заношу на бумагу мимолетные случайные впечатления. Хотелось бы перейти к систематическому рассказу о положении университета, о работе архива, об обысках, вообще рассказать связно более общие события моей жизни за последние два года, поскольку на них отразился ход общественной жизни, но не знаю, когда я смогу приступить к этому. Слишком мало времени остается: весь день приходится бегать, а вечером нет света, и если остается час-другой со светом, то хочется поработать.

Теперь работы будет меньше. Я имел заказ от фирмы Брокгауз – Ефрон на составление «Настольного энциклопедического словаря» (вроде павленковского). Платило мне издательство за работу помесячно, а печатать собиралось в более или менее неопределенном будущем. Третьего дня книгоиздательство национализировано523. Практически для меня это значит потеря четверти моего месячного заработка (а в университете и Политехническом платят со страшным запозданием: сегодня 24 декабря, а ни там, ни здесь не уплачено за вторую половину ноября, в Политехническом – даже за весь ноябрь; когда будет уплачено и будет ли, никто не знает). Морально: прекращение работы, которая давала мне отвлечься от злобы дня, забыться хоть на время от всех безобразий. Это личная сторона, а общественная – закрытие хорошего культурного предприятия, конечно, каждый оценит без всяких разъяснений.

17 января 1920 г. Я уже писал о положении аптечного дела. Еще одно замечание. Аптеки на Васильевском острове, оказывается, находятся почему-то еще в несколько лучшем положении, чем аптеки на той стороне. Вчера одна сослуживица просила меня купить в аптеке на острове касторового масла, и это потому, что на той стороне его нет. И она дала мне рецепт, – такую вещь, как касторовое масло, без рецепта уже не продают. Дала рецепт на 50 граммов; в аптеке же Тилика мне сообщили, что дают не свыше 30 граммов, даже по рецептам, – и фармацевт преспокойно исправил докторский рецепт и отпустил мне склянку касторки в 30 граммов за 6 рублей 50 копеек. Тут же я встретил знакомого, живущего, как мне известно, на Гороховой.

– Зачем пожаловали к нам на Васильевский остров?

– Да вот, в аптеку.

– Да разве у вас нет своих аптек?

– В них ничего нет.

Другого лекарства, для меня (глазные капли), у Тилика мне тоже не дали, так как у них нет ни eserini, ни pilocarpini – двух важнейших ингредиентов моих капель. Я пошел к Пелю524 (7-я линия) и, к удивлению, там нашел и то и другое; к удивлению, ибо несколько месяцев тому назад у Пеля эзерина не было. Но зато у Пеля не оказалось hydrargyri bicyanatum, входящего в те же капли, и фармацевт, даже не ожидая моего согласия, со словами: «Есть hydrargyri cyanatum» – вычеркнул карандашом словечко «bi» на докторском рецепте525. Очевидно, исправление рецептов в аптеках стало правом фармацевтов. При этом фармацевт у Пеля по внешнему виду не обладает даже скромной степенью интеллигентности и выглядит как молодец из лавки старьевщика в Александровском рынке.

В аптеках развешено предупреждение Комиссариата здравоохранения об испанской болезни. В этом предупреждении каждый пункт вызывает на горькие размышления и сопоставления.

Там говорится, что теснота, скученность усиливают опасность заболевания. Спрашивается, не по этому ли соображению производится «уплотнение» квартир? Не по этому ли соображению профессорам Политехнического института оставлено на целую семью по комнате, а в другие комнаты напиханы студенты?

Там говорится о необходимости соблюдать чистоту. Не по этому ли соображению вода дается в квартиры по несколько часов в сутки, а иногда не подается по целым суткам? Не по этому ли соображению моя мать, живущая в национализированном доме, не может добиться того, чтобы были починены лопнувшие трубы в уборной, и принуждена жить в нестерпимой вони?

Там говорится о необходимости при первом признаке болезни обращаться к врачу. Не ради ли этого десятки врачей, как и других лиц, отправляются на недели в тюрьмы без всякого повода, без всякого объяснения? Не по тому ли соображению в некоторых домах запираются ворота в 9 часов вечера и вход и выход посторонним после этого часа, следовательно и врачам, запрещен? (Это не во всех домах, а в некоторых, даже немногих, но ведь теперь у нас своеобразная федерация, и в каждом доме свой комбед распоряжается самостоятельно. Надпись подобного рода я видел сегодня на воротах дома № 19 по 6‐й линии.)

И много другого