Мятежный век. От Якова I до Славной революции - Питер Акройд

Действительно, «Охвостье» по существу было консервативным органом, а армия по своей природе стремилась к радикальным решениям. Конфликт между ними казался неизбежным. Однако сам Кромвель не был так уверен в этом курсе; он хотел благочестивого реформирования общества, но также чувствовал себя обязанным на этом этапе действовать конституционными методами. Он не желал устанавливать так называемого «правления мечом». Другая возможность тоже таила риски. При современном состоянии мнений общества существовала вероятность, что, несмотря на тщательную организацию новых выборов, может вернуться роялистское меньшинство. Этого допустить было нельзя.

Положение дел в Англии само по себе вызывало смятение. Последние войны нанесли большой ущерб торговле, результатом чего стал резкий подъем уровня безработицы. Группы нищих бродили по стране в количествах, невиданных с прошлого столетия. Сельских джентри и других землевладельцев разоряли различные налоги. Тем, кто поддерживал монархию, угрожала конфискация или продажа земель. Тюрьмы были переполнены должниками. В Церкви царила растерянность, радикальные сектанты и ортодоксальные верующие по-прежнему выдвигали обвинения и подавали жалобы. Епископат ликвидировали, но его место не заняла новая форма национального церковного управления. Говорили, что масса народа не могла найти священников, чтобы их окормляли. Многие совершенно безуспешно призывали законодательно упразднить обременительные налоги, упростить и усовершенствовать судебные процедуры, облегчить государственный долг и понизить стоимость жизни.

Однажды вечером осенью 1652 года Кромвель прогуливался по Сент-Джеймсскому парку с членом Государственного совета Балстроудом Уайтлоком. Кромвель спросил у своего спутника совета по поводу положения дел, заметив об «Охвостье парламента», что «мало надежд на то, что они добьются хорошего урегулирования, на самом деле таких надежд нет вообще». Уайтлок тогда ответил: «Мы сами признали их верховной властью».

Кромвель. А что, если какой-то человек примет на себя королевскую корону?

Уайтлок. Такое лекарство будет страшнее самой болезни.

Кромвель. Почему?

Уайтлок. Что касается лично вас, то титул короля не добавит преимуществ, потому что вы уже имеете полноту королевской власти надо всем, включая милицию, и вы генерал.

Кромвель продолжил размышлять, по крайней мере согласно записи в дневнике Уайтлока, что «королевская власть настолько велика и сильна», что «наделенный ею может в значительной мере защитить себя»; она была бы особенно полезна для обуздания «наглости и сумасбродств тех, кого современные власти контролировать не в состоянии». Возможно, этот разговор возник в воспоминаниях Уайтлока при оценке прошедших событий, но его смысл подтверждает замечание Кромвеля на состоявшемся ранее собрании офицеров и парламентариев, что «какое-то монархическое правление было бы весьма эффективно, если бы его можно было ввести без угрозы для свобод народа». Кромвель верил, что военные победы даровал ему Господь. Почему же теперь его судьба должна находиться в руках «Охвостья»? Он мог бы терпеливо дожидаться знамения Божия, но честолюбивые замыслы и ощущение собственной миссии (то и другое работало в паре) вскоре повлекут его вперед.

Армия уже представила в парламент петицию, в которой предлагалось заменить злодеев на властных позициях «людьми веры, которые боятся Бога и ненавидят корысть». Это было классическое вступление, основанное на стихе 18:21 Исхода. Далее перечислялось много необходимых реформ, которые следовало произвести «безотлагательно и эффективно». Члены «Охвостья» обещали принять это дело «к рассмотрению».

Кромвель старался служить связующим звеном между офицерами и парламентариями, хотя и считал, что члены «Охвостья» в основном руководствуются гордыней и своекорыстием. Он говорил товарищам, что его действиями руководят соображения, от которых «волосы на голове встают дыбом». Обычно он уходил в себя, погружался в самоанализ, прежде чем переходить к стремительным и решительным шагам.

Первую неделю 1653 года офицеры Армии нового образца посвятили молитве и посту, ища совета у Бога. С того времени члены парламента боялись какого-то военного вмешательства. Ходили разговоры, что парламент готовит закон для новых выборов силами своих членов, который разрушит надежды армии на благочестивые преобразования; также говорили, что парламент собирается сместить Кромвеля с поста главнокомандующего.

20 апреля Кромвель вошел в палату общин, одетый во все черное, и занял свое место. У дверей палаты и в холле он оставил группу мушкетеров. Он снял шляпу и поднялся. Сначала Кромвель похвалил палату общин за прежние усилия в работе над реформами, а потом стал упрекать за последующие проволочки и глупости. Он вышел в середину зала и указал на отдельных членов как на «распутников», «пьяниц» и «обманщиков». Он несколько раз повторил, что «это вы вынудили меня так поступить, потому что я денно и нощно молил Господа лучше лишить меня жизни, чем ставить на это дело». Он говорил, по словам одного свидетеля, «с такой страстью и возбуждением, будто был не в себе». Он кричал и топал ногами.

В заключение Кромвель крикнул: «Вы не парламент! Я положу конец вашему собранию». Затем он позвал мушкетеров и, указав на лежащий на столе парламентский скипетр, сказал: «Что нам делать с этой безделушкой? Уберите ее». Позже он говорил, что не планировал, не продумывал заранее своего вмешательства, что «его охватили чувства и он вовсе не советовался с плотью и кровью». Наверное, это слишком удобное объяснение, чтобы быть правдой. Он разогнал парламент, который, в той или иной форме, продержался почти девятнадцать лет с перерывами. «Долгий парламент», последней частью которого было «Охвостье», стал свидетелем попытки Карла I схватить пять его членов, а затем всего хода гражданских войн; он видел, как часть его членов «вычистили» и увезли. Это был не собственно крах, а крах того краха. «Долгий парламент» закончил бесчестьем, его не хотели, и о нем не скорбели. Впоследствии Кромвель заметил, что из-за его разгона не тявкнула даже собака. На следующий день на дверь палаты общин повесили объявление: «Дом сдается, не меблирован».

Самый яркий образ той эпохи после пресечения династии Тюдоров – общество без божественной поддержки. В первые десятилетия XVII века якобитская трагедия, как мы видели, допускала мир без Бога, в котором мужчины и женщины боролись за выживание. Гражданские волнения 1640-х годов придали картине хаоса дополнительную остроту. Из этого страха и чувства надвигающейся опасности выросла книга, которую называют единственным шедевром политической философии на английском языке.

Томас Гоббс не выказывал признаков выдающихся способностей. Получив традиционное гуманитарное образование в Оксфорде, он стал наставником и компаньоном Уильяма Кавендиша, второго сына 1-го графа Девоншира. С этим джентльменом Гоббс совершил практически обязательное путешествие по Европе. Во время следующего путешествия в Женеву он пережил откровение. Ему случилось открыть экземпляр «Начал геометрии» Евклида, и его сразу поразило, каким образом греческий математик приходит к выводам через определения и аксиомы: именно метод дедукции, а не содержание книги вдохновило Гоббса. В этом духе он стал размышлять над природой человеческого общества.