Пакт Молотова-Риббентропа. Тайна секретных протоколов - Алексей Кунгуров

Да, прошлое изменить не удастся, но можно разоблачить чьи-то грязные делишки, имевшие место в прошлом. И Квицинский ясно показал, что не желает этих разоблачений. Почему?

О, это вопрос весьма интересный. Дело в том, что именно к Квицинскому я обратился совсем не случайно, я бы сделал это, будь он даже членом «Единой России». В 1986–1990 гг. Юлий Александрович занимал пост Чрезвычайного и полномочного посла СССР в ФРГ. То есть в то самое время, когда суета вокруг «секретных протоколов» достигла пика, и в Бонн якобы наведывались с целью розыска оных Безыменский и Вульфсон. Вряд ли советский посол был не в курсе такого горячего дела: Яковлев в своих мемуарах упоминает, что советское посольство было подключено к работе по поиску документов по вопросу «секретных протоколов», а Вульфсон вспоминает о Квицинском, как о своем хорошем знакомом.

В дальнейшем Квицинский являлся заместителем министра иностранных дел СССР, и даже несколько дней исполнял обязанности главы внешнеполитического ведомства страны во время путча ГКЧП. Если «секретные протоколы» были сфабрикованы, то руководитель такого ранга не мог этого не знать. Его категорическое нежелание ворошить прошлое является еще одним пусть косвенным, но свидетельством в пользу того, что «секретные протоколы Молотова – Риббентропа» – подделка. Пока нет оснований утверждать, что к фальсификации был причастен лично Квицинский, но даже если он бездействовал в этот момент, его преступное бездействие было направлено против интересов Советского Союза. В любом случае, бывший заместитель министра не хочет доставлять неприятности своим бывшим коллегам. А те очень не хотят, чтобы стала известна правда о «секретных протоколах».

Итак, в плюсе имеем косвенную улику против фальсификаторов. В минусе – то, что Квицинский переслал в МИД мое письмо к нему с доводами против фальсификаторов, о чем он проговорился в беседе со мной. Неужели моя «маргинальная аргументация» стоила того, чтобы отвлекать внимание важных мидовских чинов от проблем внешней политики? Сначала я не хотел ни с кем делиться результатами своего расследования до окончания работы, опасаясь, что лица, замешанные в махинациях с «секретными протоколами» (скажем, ныне здравствующий Рудольф Пихоя), постараются замести следы и ликвидируют некоторые свои «косяки». Например, изготовят и предъявят общественности более качественно сработанный «оригинал» протокола от 23 августа 1939 г. или дезавуируют некоторые наиболее явные фальшивки вроде «секретного протокола» от 10 января 1941 г. (см. главу «Сувалки»). Но потом решил, что любые попытки с их стороны замести следы, повлекут за собой лишь новые ошибки, и бояться этого не стоит. Фальсифицировать-то тоже надо с умом, а его как раз и не хватает у нынешних госчиновников. Да и как теперь МИД открестится от документов, официально опубликованных в сборнике «Документы внешней политики СССР»? Поэтому будет даже хорошо, если удастся спровоцировать моих оппонентов на какие-то действия.

Кому же принадлежит первенство в открытии «секретных протоколов» в СССР? Основные претенденты – Лев Безыменский и Маврик Вульфсон. Оба, якобы, побывали в 1989 г. в германском архиве и получили там фотокопию с микрофильмов из коллекции Карла фон Леша. Еще один представитель демшизы – Эндель Липпмаа, активный член комиссии Яковлева, громко заявлял об уникальности полученного им текста «секретных протоколов» к «пакту» в Библиотеке Национального Конгресса США. Без сомнения, в этой библиотеке имелся сборник документов, выпущенный госдепом в 1948 г. Возможно, там даже хранились копии микрофильмов фон Леша. Так что, вполне вероятно, что Липпмаа в этот раз не врет. Но все же первым пропагандистом «секретных протоколов» в Советском Союзе следует признать профессора латвийской Академии художеств Вульфсона.

Он публично заявил о существовании «секретных протоколов» и об оккупации Латвии Советским Союзом 2 июня 1988 г. на ежегодном пленуме творческих союзов Латвийской ССР. Как это произошло, описал бывший генерал КГБ Эдмунд Йохансон в своих воспоминаниях «Записки генерала ЧК»:

«В Латвии сложилась традиция проведения ежегодных пленумов творческих союзов, на которых задавались нежелательные вопросы и плелись интриги, что было не по нраву партийной элите. Она с опаской ожидала, какие вопросы задаст интеллигенция на своем очередном пленуме. В 1987–1988 годах уже началось активное брожение среди интеллигенции.

Пленум 1–2 июня 1988 года мне особенно запомнился. По разным соображениям я обычно не сидел в зале. Прежде всего потому, что был заместителем председателя КГБ по идеологическим вопросам, и мое появление в зале слишком бросалось бы в глаза. Это было бы воспринято как контроль за мероприятием и надзор со стороны комитета. Наш председатель был членом бюро Центрального комитета, поэтому он, конечно, сидел в президиуме. Все политическое руководство находилось в президиуме, тем самым подчеркивая важную роль интеллигенции в политической жизни Латвии. Так как пленум транслировали по радио, я сидел в кабинете директора Дома политпросвещения рядом с залом и слушал.

Поначалу все шло без инцидентов и сюрпризов. В зале прозвучала критика в адрес руководства республики и замечания, как уж это было принято во времена перестройки. Но тут, как взрыв бомбы, прозвучала речь Маврика Вульфсона. Вот этого никто не ожидал. Очевидно, что Вульфсон серьезно подготовился. Текст был продуман, взвешен, юридически корректен. Мне стало ясно – он зачитывал текст с листа, чтобы не допустить неточностей, которые впоследствии можно было бы квалифицировать как клевету на СССР.

В зале царила тишина. В президиуме тоже никто не ожидал такого поворота. Несомненно, что эту речь он подготовил конспиративно. Говоря о пакте Молотова-Риббентропа, он впервые публично начал называть вещи своими именами. Прочитав эти документы, он в качестве резюме сказал, что Латвия в 1940 году была оккупирована. Это было огромной сенсацией. Если бы в зале пролетела муха, то ее было бы слышно. Все застыли, сидели, словно облиты ледяной водой.

Во время перерыва члены бюро зашли в кабинет директора и глубокомысленно молчали, не знали, что сказать, к кому обратиться. Все ждали, что скажет Пуго как первый секретарь. Но и он ничего не мог сделать. Больше всех волновался Горбунов, потому что он должен был выступать на пленуме. Наконец Пуго сказал: «Не будем торопиться! Все эти вопросы обсудим на бюро». Горбунов тоже не был готов говорить о случившемся.

Тема пакта Молотова – Риббентропа была легализована – с секретного документа была сорвана гранитная крышка. И это сделал Вульфсон. Его речь внесла в политическую жизнь Латвии дополнительное напряжение. Это была сенсация, которую тогда обсуждали в больших и малых коллективах, в небольших и крупных изданиях. Речь Вульфсона стала поворотным пунктом для организаций, боровшихся за независимость Латвии. Она оказалась бомбой замедленного действия с существенными последствиями».

«Ты убил Советскую Латвию!» – эти слова первого секретаря ЦК Компартии Латвии Бориса Пуго, сказанные Вульфсону после пленума, вошли в историю. Но где же Вульфсон взял текст «секретного протокола», который он частично зачитал с трибуны? Уже после смерти Вульфсона его вдова Эмма Брамник запустила в оборот остросюжетную версию, согласно которой фотокопии протоколов Вульфсону передал некий офицер КГБ. В своей книге она приводит пояснения директора латвийского Центра документации последствий тоталитаризма Индулису Залите: