Лицо отмщения - Владимир Свержин

Владимир Мономах не принадлежал к числу этих доблестных безумцев. Он лежал на земле в беспамятстве, не чувствуя устремленного на него заинтересованного взгляда лазурных, точно воды Адриатики, очей. Примятая Великим князем трава ерошилась во все стороны, точно колючки дикобраза.

— Он чуть жив, — накидывая на плечи благородной севасты сброшенный ею на бегу плащ, на гортанном персидском языке проворковала Мафраз.

— Я вижу, — в тон ей отвечала Никотея.

— Ему следует омыть голени троекратно очищенной паром жидкостью из испражнений и посыпать их сверху порошком из осадка, коий выходит при очистительной возгонке из твердого человеческого выделения. И немочь его как рукой снимет.

— Это лишнее. Достаточно и нюхательной соли.

— О бесподобная, такие потрясения весьма опасны для здоровья господина столь преклонных лет.

— Да. — Она чуть помедлила с ответом, глядя, как по лицу Мономаха пробегает судорога. — Но этот крепок. Он скоро придет в себя.

— Ведуна! Где ведун! — неслось над собравшейся вокруг толпой.

У тела Великого князя уже суетились подбежавшие люди, и Мстислав что-то кричал, хватаясь за меч.

— И все же сердце его может не выдержать.

— Твой Аллах не всегда милостив. Сегодня ты пойдешь, как обычно, ублажать стражу, и если до завтра Мономах не околеет, освободишь пленника.

— Уже завтра?

— По утверждению принца Мстислава, завтрашняя ночевка будет как раз на берегу Светлояр-озера. Мы не можем оставить столь важное дело на волю случая.

— Я повинуюсь, моя госпожа.

Дымящуюся молельню все еще заливали из ведер речной водой. Вальдар Камдил, продолжая стоять на крыльце, ошарашенно глядел то на лежащего тут же в траве Великого князя, то на собравшуюся вокруг оробевшую толпу, то на чеканное серебряное блюдо, которое он продолжал сжимать в руках.

— Ах ты, вражина злая! — Мстислав Владимирович, растолкав собравшихся, выхватил из ножен меч. — На батюшку моего руку поднял? — Его клинок рассек воздух. Этот едва слышный, но такой привычный звук выдернул Камдила из внезапного оцепенения, словно рев сигнального рога. Уходя с линии атаки, он выставил над головой спасенное блюдо, точно щит… Толпа взвыла…

— Ни фига себе «Рабочий и колхозница»! — раздался в голове оперативника ошеломленный выкрик Лиса.

Среди людей, толпившихся у крыльца, едва ли не все, кроме, пожалуй, прелестной севасты и ее служанки, сызмальства имели дело с оружием. И потому, когда князь Мстислав с богатырского размаху рубанул стоящего перед ним противника, на выбор могли предложить лишь два варианта: либо меч сокрушит преграду, либо преграда остановит меч.

Однако на этот раз произошло нечто, недоступное пониманию. С неожиданной ясностью Камдил вдруг осознал, что вовсе не почувствовал удара, который, попади он, скажем, в плечо, мог бы раскроить человека до пояса. Но что было еще более странно, так это поведение самого князя после нанесения удара. Он стоял, точно меч его приклеился к блюду, и пытался осознать, что произошло.

Картина, представшая взору многочисленной толпы, действительно поражала воображение суровых воинов. Со стороны казалось, что меч глубоко вошел в серебряное блюдо и, по сути, должен был, разрубив, торчать из него самым недвусмысленным образом. Но кроме рукояти, зажатой в кулаке могучего витязя, и торчащей из чеканного блюда пяты клинка, ничего и близко похожего на меч видно не было.

— Колдовство! — пополз шепоток по толпе. — Чары!

Между тем Мстислав, сглотнув комок в горле, медленно и словно бы удивляясь, потянул оружие на себя. Булатная сталь кладенца мягко, будто из тюка шерсти, начала выходить из ниоткуда.

— Ой-е! — снова взвыла толпа.

— Не бил он батюшку вашего, — бросился на помощь соратнику Георгий Варнац, — я сам воочию видел.

— Тот у крыльца узрел фрязина, так враз и обеспамятовал, — поддержал монаха Симеон Гаврас. — А он добро ваше спасал, головой рисковал.

— Граф! — Лис перескочил через перила. — Ты цел? Ну стоит же ж отвернуться, чтоб докричаться до ноль-один… Непревзойденный герой — в воде не горит, в огне не тонет! Вальдар, шо ты стал — пошли! Уходим тихо и без суеты, пока я тут ставлю рекорд по обмолоту воздуха. Пропустите пострадавшего! Буквально закоптившегося за Русь святую!

— Ушел! — раздался над головами собравшихся досадливый голос подскакавшего князя Святослава. — Только лук-то и нашли.

— Кто ушел? — выходя из ступора, отозвался Мстислав.

— Да кто-кто — не день же вчерашний! Поджигатель, ворог лютый! Только в спину и видели. Росту огроменного, а по одеже — вроде наш.

— Ишь ты, подкрался ворог, как тать в ночи.

Сквозь толпу к лежащему на земле, но уже проявляющему чуть заметные признаки жизни Мономаху пробивался местный травник с туеском снадобий.

— Ну, шо вы столпились? — Лис расталкивал сгрудившихся бояр и нарочитых мужей, освобождая дорогу Камдилу, впившемуся в чеканное блюдо, точно в спасительный образ чудотворной иконы. — Дайте князю воздух и нам дорогу! Пропустите жертву чужестранной агрессии!

— Эй, блюдо-то верни! — вдруг обернулся на лисовский крик Мстислав и, подтверждая слова действием, уцепился в край спасенного артефакта.

— Ах, черт! Не покатило! — с досадой отозвался Лис. — Да возьми ты свою тарелку! Помыть не забудь — небось, как прошлый раз закусывали, так и не мыли!

* * *

Анджело Майорано изнывал от безделия. За всю его жизнь, не слишком долгую, но стремительную, точно галера, идущая с попутным ветром, он не испытывал столь тягостного и изнурительного безделья. Убогая клетушка, в которой он был заперт, позволяла либо сидеть, прислонившись к стенке и живо ощущая все дорожные ухабы, либо стоять, пожирая взглядом зарешеченные виды чужестранного раздолья. Можно было еще, конечно, наблюдать за дорогой через небольшую дырку в полу, но этот вид и вовсе не радовал.

Порою Анджело казалось, что он сходит с ума. Тогда он скрипел зубами, бил кулаками о стены и выкрикивал непонятные итальянские, греческие, персидские и арабские ругательства вперемешку с немузыкальными воплями, долженствующими обозначать суровые песни о безрадостной судьбе скитающихся по свету моряков.

Когда завывания капитана «Шершня» окончательно выводили стражу из себя, в зарешеченное оконце просовывалось острие копья и начинало не сильно, но планомерно тыкаться в темноту. Глядя на появляющийся и исчезающий над головой наконечник, Майорано с тоской мечтал, как бы он мог перехватить бестолково снующее меж решетин древко, выдернуть противника из седла, вонзить ему это самое копье в горло, и дальше — ногу в стремя, и поминай как звали.

Но это были лишь мечты. Для того чтобы проделать то, что ему грезилось, нужно было находиться на воле, а никто и не думал его отпускать. Впрочем, судить или казнить его, кажется, тоже никто не думал. Об узнике, влачащем свой безрадостный жребий в собачьем ящике, похоже, все забыли. День сменял день, верста тянулась за верстой, до хитроумного Анджело Майорано никому не было дела!