Диккенс - Максим Чертанов

— Это верно, — сказал мистер Милви. — Пожалуй, ее внук не годится, а вот маленький Гаррисон…

— Что ты, Фрэнк! — энергично запротестовала жена.

— Бабушки у него ведь нет, душа моя?

— Да, но не думаю, чтобы миссис Боффин понравился сиротка, который так страшно косит.

— Опять-таки верно, — сказал мистер Милви, совсем запутавшись. — Если бы их устроила девочка…

— Но, милый мой Фрэнк, миссис Боффин хочет мальчика.

— Опять-таки верно, — задумчиво сказал мистер Милви. — Том Бокер хороший мальчик.

— Сомневаюсь, милый Фрэнк, — после некоторого колебания начала миссис Милви, — захочет ли миссис Боффин взять сироту, которому уже исполнилось девятнадцать лет и который ездит на бочке, поливая улицы».

Опять об усыновлении: что, если малыш Эллен не умер ни в апреле, ни при рождении, а был все еще жив и находился где-то у кого-то, и Диккенс продолжал мечтать, как заберет его к себе? 13 сентября умерла его мать; он был при ней в ее последние дни («Ее муки были ужасны», — писал он Уиллсу) и похоронил ее в Хайгейте. Осенью он возобновил свои таинственные поездки во Францию. В ноябре впервые после разрыва с Кэтрин разговаривал с Теккереем — тот заговорил первым (и вскоре, но ни в коем случае не вследствие этого, умер).

А 25 декабря в «Круглом годе» появилась рождественская повесть «Меблированные комнаты миссис Лиррипер», которая опять заставляет задуматься если не о судьбе ребенка Эллен, то о переживаниях Диккенса по этому поводу. Хозяйка меблированных комнат, добрая женщина, пускает пожить пару, которая как будто бы состоит в браке, хотя некоторые в этом сомневаются; молодая женщина беременна, ее «муж» уезжает «по делам» и, когда несчастной уже скоро рожать, присылает ужасное письмо: она покинута. У миссис Лиррипер живет отставной майор, который, возможно, вовсе и не майор, но человек хороший («всегда охотно заполняет бумаги для налоговых ведомостей и списков присяжных заседателей, а как-то раз схватил за шиворот молодого человека, уносившего из гостиной часы под полой своего пальто»), — и они вдвоем спасают бедняжку, бегущую топиться, а потом, когда та умирает, им ничего не остается, как взять ребенка (мальчика, Диккенс уже знал, что то был мальчик) и воспитывать его.

Интересно, что Диккенс, много писавший о плохих школах и плохих системах обучения (то сплошная религия, то «факты», то просто некомпетентность), но никогда не писавший о хороших; Диккенс, довольно-таки равнодушно относившийся к образованию собственных детей (кроме Чарли) и выбиравший для них не лучшие школы, а дешевые и чем-то удобные; Диккенс, который никогда не описывал, как кто-нибудь чему-нибудь учится (то ли считая это скучной темой, то ли не зная толком, как именно надо учить детей), здесь придумал и описал целую систему обучения малыша арифметике:

«Но вообразите мое восхищение, когда майор принялся выставлять вперед и называть вещи на столе одну за другой, и до того быстро — как фокусы показывают.

— Три кастрюли, — говорит, — щипцы для плойки, ручной колокольчик, вилка для поджаривания хлеба, терка для мускатного ореха, четыре крышки от кастрюль, коробка для пряностей, две рюмки для яиц и доска для рубки мяса… сколько всего?

И малыш сейчас же кричит в ответ:

— Пятнадцать: запишем пять, доска для мяса в уме, — а сам то в ладоши хлопает, то ножонки задирает, то на стуле пляшет.

Затем, душенька, они с майором принялись все с той же изумительной легкостью и точностью складывать столы и кресла с диванами, картины и каминные решетки — с утюгами, самих себя и меня — с кошкой и глазами мисс Уозенхем, и как только подведут итог, мой „розочка с брильянтами“ то в ладоши хлопает, то ножонки задирает, то на стуле пляшет.

А майор-то как гордится!

— Вот это голова, мадам! — тихо шепчет он мне, прикрыв рот рукой. Потом говорит громко: — Теперь перейдем к следующему элементарному правилу… которое называется…

— Питание! — кричит Джемми.

— Правильно, — говорит майор. — Мы имеем вилку для поджаривания хлеба, картофелину в натуральном виде, две крышки от кастрюль, одну рюмку для яиц, деревянную ложку и две спицы для жаренья мяса; из всего этого для коммерческих надобностей требуется вычесть: рашпер для килек, кувшинчик из-под пикулей, два лимона, одну перечницу, тараканью ловушку и ручку от буфетного ящика. Сколько останется?

— Вилка для поджариванья хлеба! — кричит Джемми.

— В числах сколько? — спрашивает майор.

— Единица! — кричит Джемми.

— Вот это мальчик, мадам! — тихо шепчет мне майор, прикрыв рот рукой…»

Примитивно, еще раз повторим, напрямую проецировать литературу на жизнь автора, но так и видится, как бедный автор мечтал, как горевал о маленьком мальчике, как он, возможно, пока тот был еще жив (а может, он и был жив до сих пор?), придумывал, как станет его воспитывать, учить арифметике… Да, но что же, тогда выходит, что он предпочел бы видеть Эллен мертвой? Может, и так, — если она его все же не полюбила, если мучила… В «Нашем общем друге», как и в «Больших надеждах», Диккенс описал несчастную, мучительную любовь, но на сей раз эта любовь — злая и отдана человеку не то чтобы злому, но ставшему злым именно из-за любви. Пристойнейший человек, школьный учитель Брэдли — такой примерно, как в «Тяжелых временах» — «факты» и «все по полочкам», — внезапно, словно его ударили, влюбляется в девушку (у которой сложные отношения с другим поклонником):

«— Я могу показаться вам эгоистом, потому что начинаю с рассуждений о самом себе, — продолжал он. — Мне самому кажется, что я говорю совсем не то и совсем не так, как надо. Но сладить с собой я не в силах. Что поделаешь? Вы моя погибель.

Она вздрогнула — такая страсть была в этих последних словах и в движении рук, которым они сопровождались.

— Да! Вы моя погибель… погибель… погибель! Я не знаю, что с собой делать, я перестаю доверять самому себе, я не владею собой, когда вижу вас или только думаю о вас. А мои мысли теперь непрестанно полны вами. Я не могу избавиться от этих мыслей с первой нашей встречи! Какой это был день для меня! Какой злосчастный, гибельный день!

Что-то похожее на жалость примешалось к чувству отвращения, которое он вызывал в ней, и она сказала:

— Мистер Хэдстон, мне очень жаль, но я никак не хотела причинить вам зло.

— Вот! — с отчаянием крикнул он. — Теперь получается, будто я в чем-то вас упрекаю, вместо того чтобы раскрыть перед вами душу! Сжальтесь надо мной! У меня все выходит не так, как нужно, когда дело касается вас!.. Нет, нет! Это произошло бы независимо от моей воли. Ведь не зависит же от моей воли то, что я сейчас здесь. Вы притягиваете меня к себе. Если бы я сидел в глухом каземате, вы исторгли бы меня оттуда! Я пробился бы сквозь тюремные стены и пришел бы к вам! Если бы я был тяжело болен, вы подняли бы меня с одра болезни, я сделал бы шаг и упал к вашим ногам!

Дикая сила, звучавшая в словах этого человека, — сила, с которой спали все оковы, — была поистине страшна. Он замолчал и ухватился рукой за выступ кладбищенской ограды, точно собираясь выворотить камень.