Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Светлана Фортунская

– Ворон, – спросил я, – а хронофаги и хроностазионы – это элементарные частицы? Или нет?

– Нет! – каркнул Ворон.

Он с вожделением следил за действиями Домовушки, а Домовушка пытался собрать на стол, то есть сварить кашу – без молока, разумеется, и даже без масла, потому что подсолнечное масло прогоркло, а сливочное протухло. Крупа была вполне съедобна, а вот лук пророс, свекла и морковка сморщились и засохли, сушеные грибы превратились в труху.

– А что тогда это такое? – не сдавался я.

– Примо, не «что такое», а «кто такие», – снизошел до ответа Ворон. – Секундо, не знаю, кто они такие. И никто не знает. Даже Бабушка.

Я со вздохом, потому что чувствовал себя усталым, поплелся в ванную комнату налаживать аппарат живомертвой воды. Надо было лечить Крыса.

– Честно говоря, мне пришлось попотеть. Сращивать кости и залечивать раны теплокровным мне еще не приходилось. Я очень боялся напутать с концентрацией магионов: а вдруг вместо того, чтобы вылечить Крыса, я его уморю? Но ждать, пока Лада проснется, мне показалось нецелесообразным.

Однако мое беспокойство было напрасным. Когда призванный мною на помощь Пес опустил клетку с Крысом (мы побоялись до времени возвращать ему свободу) в пронизанную пузыриками воду, раненая лапа срослась и порванная мышца затянулась на глазах за считаные минуты. Крыс, вначале визжавший и шипевший, посмотрел на свою здоровую лапу с недоумением и даже, кажется, хотел что-то сказать. Но промолчал.

Каша между тем сварилась. Домовушка, кряхтя от огорчения, что не может сдобрить ее, как полагается, разложил кашу по тарелкам, стараясь размазать тонким слоем, чтобы быстрее остыла.

Овсянка без молока и масла – это, я вам скажу, гадость. Но в тот момент мы были рады любой еде, даже и такой. Только вспоминали, как пахли пироги, испеченные Домовушкой к приходу гостя.

По случаю трапезы Крыса выпустили из клетки, строго-настрого предупредив, что при малейшей его попытке обидеть кого бы то ни было Пес сразу же, без всякого объяснения, откусывает Крысу хвост. Крыс молча кивнул, показывая, что понял.

Вел он себя довольно прилично, и после обеда мы решили не возвращать его в клетку и позволили лечь спать под столом. Сам я устроился на своей подушке, сплю я достаточно чутко, и даже легкий шорох из-под стола заставил бы меня встрепенуться. Пес, вздыхая, улегся на коврике у двери, Ворон взгромоздился на насест, Паук наконец оставил голову Петуха и перебрался в свою паутину. Даже Домовушка прилег отдохнуть. Правда, в Бабушкину комнату он не пошел, а устроился прямо тут, в кухне, на лавке.

Но уснуть нам не удалось.

Спустя несколько минут после того, как мы улеглись, Петух прогорланил свое «кукареку!» и подступил к Домовушке с требованием жратвы.

Домовушка покорно слез с лавки и выгреб из кастрюльки остатки каши. Петух бодро заклевал, мы, зевая, улеглись, и едва только смежили веки, как петушиный крик раздался снова.

Петух выглядел удивленным, но кукарекал, самозабвенно вытянув голову и хлопая крыльями.

Откукарекав, он по-прежнему удивленно сказал:

– Жрать! Утро!

Домовушка не стал варить кашу, а насыпал Петуху пшена на блюдечко. Петух затарабанил клювом, подбирая зернышки, но, не успел он доклевать пшено, а мы не успели даже и закрыть глаза, как Петух заорал снова, теперь уже лениво, как бы и нехотя.

В этот раз ему удалось разбудить даже Жаба.

– Да что такое? – недовольно проворчал Жаб, откидывая полотенце. – Ясно же, кажется, сказал, не будить меня, даже если пожар. Чего ты орешь, курица недоощипанная?

Петух, сделав вид, что не слышит, занялся пшеном.

– Должно быть, это движение солнца сбивает его с толку, – подал голос Рыб. – Он орет как раз перед рассветом. Рассвет сейчас наступает достаточно часто.

– Почему он тогда прежде не орал? – возразил я. – Он должен был в таком случае кукарекать не переставая!

Петух, словно отзываясь на мои слова, захлопал крыльями и вытянул шею, готовясь издать новую порцию звуков.

– Он не кукарекал, потому что я запретил ему делать это, пока сижу на его голове, – пояснил Паук, вылезая из паутины. И скомандовал:

– Младший лейтенант!

– Я, – гаркнул Петух, хлопнув крыльями и вытянувшись в струнку.

– Отставить кукареканье! Соблюдать тишину! Вплоть до особого распоряжения! Приказ ясен? Выполнять!

– Есть оставить кукареканье и соблюдать тишину вплоть до особого распоряжения! – гаркнул Петух, и я восхитился. Такая длинная фраза, из десяти слов, а он ни разу не сбился и ничего не перепутал. Вот что значит дисциплина!

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

Борис Пастернак

Когда мы проснулись, солнце висело над крышами высоко и мчаться на запад вроде бы не собиралось.

Был ясный день. Может быть, полдень, а может, около того. Судя по не успевшей еще потемнеть листве и по цветущей во дворе акации, конец мая. Но чтобы определить точное время, а также день, месяц и год, надо было выйти из квартиры. Пес потянулся и сказал:

– Я пойду прогуляюсь.

– Я с тобой, – сказал я. Мое тело настоятельно требовало разминки и пробежки, к тому же я мог умереть от любопытства, ожидая возвращения Пса с прогулки.

Пес покосился на Крыса, смирно сидевшего под столом, и заявил:

– Я думаю, нам с тобой надо гулять по отдельности.

Я понял, что он прав. Крыса без присмотра кого-либо из нас, меня или Пса, оставлять было опасно.

Домовушка, по-видимому проснувшийся уже давно, царапал что-то на огрызочке оберточной бумаги химическим карандашом, по своей привычке весьма усердно мусоля карандаш языком.

– В гастратомическую[13]лавку сходить надобно, – сказал он деловито. – Я тут перечень сообразил. А Ладушка спит, умаявшись…

– Она теперь долго будет спать, – сообщил Ворон, прерывая свой утренний туалет – он чистил клюв о жердочку насеста. – Сколько времени она занималась в лаборатории?

– Три месяца, Паук сказывал, – сообщил растерянный Домовушка.

– Вот три месяца спать и будет. Не просыпаясь.

– Ой, она спать без просыпу, а вы все с голоду дохни! – расстроился Домовушка и даже уронил слезу. Слеза, прокатившись по окрашенной химическим карандашом шерсти вокруг мордочки, тоже окрасилась и упала на столешницу голубой кляксой. – Я-то что, я в таракана перекинусь и хоть год без пищи перемогусь, тако же и Паук; да и Рыб претерпит, а вот вы все, зверье да птица… На соленьях да на пресных лепехах не протянете.