Тимош и Роксанда - Владислав Анатольевич Бахревский

— Как-то без меня будет в Яссах?

Турецкий султан прислал Лупу три халата и подтвердительную грамоту на владение молдавским престолом.

Престол был. Только подпирать его охотников не находилось.

Крымский хан в помощи отказал. Казаки не опомнились от речки Яловец. Да и польский король Ян Казимир выступил с сорокатысячной армией под Каменец, загородил казакам дорогу в Молдавию.

Запросил помощи великий господарь у своего зятя-казака, Богом молил поспешить.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Все утро Тимош заводил сеть на родной своей речке Тясмине.

Вернулся мокрый, усталый, но посветлевший душою.

Стаскивая грубые сапоги и холстяную одежду, глядел на приготовленную для него дорогую, ставшую привычной. Так глядел, словно в лягушку предстояло обернуться.

Обреченно натянул тонкое заморское белье, платье княжеской красоты и пышности, пошел на половину жены.

Княжна Роксанда сидела за пяльцами, расшивая золотыми и серебряными нитями плащаницу.

Княжна ждала ребенка и береглась от лишних хождений и даже от солнца.

Она улыбнулась мужу, но улыбка была вопрошающая. Маленькая, совершенно беспомощная на чужбине, Роксанда имела силу и смелость потребовать от своего казака, чтобы он без промедления шел на помощь ее отцу. Тимош дважды наорал на Роксанду, потому что это не ее, бабье, дело — лезть в государские дела, но она стояла на своем. Побить жену Тимош не смел — как бы выкидыша не случилось.

— Ну, чего глазами лупаешь? — спросил он грубо и смотреть стал не на нее — на пяльцы, а там его ждали печальные глаза Христа. Такие печальные, что сердце само собой ворохнулось в груди, невольно покосился на утиный, некрасивый живот жены, на ее белое, измученное страхами за отца, за свое будущее лицо, и вдруг — совестно стало. За постоянную свою грубость, за показное равнодушие, хотя про себя знал — без памяти любит этот ласковый теплый комочек, эту раковину морскую, чужеземную, непонятную.

Подвинулся ближе, положил руки на плечи Роксанде, чувствуя все ее белые тоненькие косточки.

— У меня только восемь тысяч, — сказал ей. — Твой отец кличет Сучаву оборонять. Он туда Домну Тодору со всей казной отправил. Сегодня как раз гонец был.

Он почувствовал, как похолодели и сжались плечи Роксанды.

— Иду я в Сучаву, иду! — сказал он несердито.

«Как же тебе не идти, — подумала Роксанда, — сокровища Лупу могут пропасть».

— Я соберу тебя в поход, — сказала она, поднимаясь.

Он кинулся на турецкий диван, разбросал ноги и руки. В комнате было прохладно, пахло цветами.

Жена торопливо вышла, а он сладко потянулся, довольный собой, и заснул.

Тотчас приснилась ему туча. Та самая, что унесла у него победу на речке Яловец, под Тырговиштом.

Он мчится на своем желтом коне, а град сечет ему в лицо, и спрятаться некуда, и увернуться от градобоя невозможно. Враги близко. От них черно — так их много. Тимош оборачивается, чтобы послать в бой полки, а позади — пусто. Синее небо, голая земля и ни одного казака. Он сразу же решает повернуть коня и бежать, но слева и справа верные Карых и Загорулько. Они идут бок о бок с ним, чтоб защитить от ударов, а ему это не нужно. Они мешают бегству.

— Да чтоб вы пропали! — бормочет он, и в это же мгновение сабли врагов падают на голову, но Карых и Загорулько закрывают его, и он наконец свободен. Он бежит. Небо перед ним чистое, земля гладкая, но совесть у него не чиста. Он оглядывается и видит окровавленных Карыха и Загорульку. Они все еще машут саблями, умирая за него.

Проснулся: Роксанда трясла за плечо.

— Ты плакал во сне, — сказала она.

— Плакал? — удивился он. — Да нет, я не плакал. Хлопцев порубали… Господи! Что за сон? Они же все живы, и Карых, и Петро Загорулько.

— Пусть только во сне тебе бывает страшно! — сказала Роксанда. — Я знаю, ты — герой. Да превзойдет твоя слава славу Александра Македонского.

Тимош поднялся с дивана.

— Куда нам, казакам, с царями славой мериться. Быть бы живу! — привлек к себе Роксанду, и она тотчас прижалась к нему, и он почувствовал ее живот. — Роди мне казака!

— Я рожу близнят! — уверенно сказала Роксанда.

Тимош засмеялся и, смеясь, пошел из горницы жены поглядеть, что ему собрали на дальнюю дорогу.

2

— Проточная вода успокоится, а враг — никогда, — сказал Богдан Хмельницкий, оглядывая Тимоша. — Не успели поздороваться, а уже приходится «до свидания» говорить.

Тимош, войдя к отцу в канцелярию, приметил, конечно, что у окна на лавке — теперь он был за спиной — сидит какой-то молоденький шляхтич из богатых, но кто таков, не узнал, а спросить у отца было не ко времени, слушал наказ перед дорогой.

— Одно хочу тебе сказать; хоть и к родне идешь и хоть не ты в них, а они в тебе нуждаются, помни; если твой правый глаз не доверяет левому — этого не стыдиться нужно, а радоваться, значит, голова на месте. И упаси тебя Бог в княжескую милость рядиться: ты — казак. Для памяти турецкую присказку тебе дарю: подрежь уши ослу — он все равно газелью не станет.

Тимоша разбирала досада: его поучали при постороннем человеке. Чтобы показать отцу, как это его задевает, он резко повернулся к богатому молодчику, присел, а присевши, хлопнул себя ладонями по бокам, как петух крыльями бьет, да так и покатился со смеху.

— Юрко! Ты ли это?

Юрко давно уже стоял, ожидая, когда с ним заговорят.

— Я, — улыбнулся Юрко радостно, но с места не сдвинулся.

Тимош подбежал к нему, обнял, повернул туда-сюда!

— Экий ты! Я думал, княжич иноземный к нам прибыл.

На ясном лице Юрка сохранялась все та же приветливая сдержанная улыбка.

— Да ты, брат, совсем не наш стал! — удивился Тимош. — Заучили тебя киевские мудрецы. Плюнь на латынь. Бери саблю, поехали со мной!

— Я рад, — сказал Юрко, — что застал тебя.

— Отец! — вскричал Тимош. — Забери ты Юрка из академии. Поляком станет хлопец. Чистым поляком.

— Умная голова казаку не помеха, — сказал Богдан. — Тебе бы, Тимош, тоже поучиться надо.

— Да уж поздно!

— Ума набираться никогда не поздно.

Богдан встал, обнял сыновей.

— Одно крыло у меня совсем крепкое, а другое вот отрастает.

3

5 июля 1653 года Василий Лупу выступил со всем своим войском на Стефана Георгия.

Все утро над Яссами бушевала гроза. Молнии секли небо по две, по три враз, и казалось, небесная твердь повредилась и никогда уже не быть над Яссами безупречному голубому