Буддист-паломник у святынь Тибета - Гомбожаб Цыбиков

15 октября голодные спутники уже стали просить меня покончить жизнь одного уставшего их яка, что я исполнил одним выстрелом в сердце с близкого расстояния. Ламы, хозяева его, ради того чтобы раненое животное не кинулось на меня и других, тщательно перевязали ему ноги и, отойдя немного с четками в руках, читали молитвы, вероятно, покаянные за свой грех и за спасение души жертвы. Когда свалившийся як испустил последний вздох, они кинулись к нему сдирать шкуру и делить мясо, которое, конечно, было весьма сухо и невкусно, так как животное, вследствие истощения сил, уже отказывалось от пути. Все же каждый взял столько, сколько кто мог навьючить на своих животных, а пешие, сколько могли нести на себе.

У меня лично еще было достаточно запасов, потому мы не взяли ничего от этого животного. Кроме того, я все надеялся убить какое-нибудь дикое животное, но этому еще долго не суждено было сбыться. Запасы мяса скоро снова у всех истощились. Я уже бросил надежду на удачу в охоте за яками и оронго. Поэтому спросил у спутников, будут ли они есть мясо хулана, если я убью. Они, хотя и были монахами, коим запрещено есть мясо однокопытных животных, выразили согласие, говоря, что мясо его очень легко переваривается в желудке и потому весьма питательно. Вопрос этот я делал оттого, что думал: легче всего убить хуланов, которые сравнительно смирны и имеют обыкновение обегать вокруг человека. Однако и это предположение оказалось напрасным, как-то неудача шла за неудачей.

Только 22 октября была половина удачи, а именно: когда я ехал, по обыкновению, с Сонамом, в некотором расстоянии впереди каравана, и мы вступили в устье одного ущелья, то вдали показались три хулана, мирно щипавшие траву на берегу глубокого оврага высохшего русла речки. Было очень удобно подкрасться к ним по этому оврагу, что мы и сделали успешно. Когда я, спешившись, поднялся на край крутого берега, ближайший хулан стоял от меня шагах в 30. Только страстный охотник может представить себе то ощущение, когда жертва так близка. Я, притаив дыхание, тихо направил на хулана винтовку, и чрез минуту грянул выстрел.

Когда рассеялся дым, я увидел, что один хулан осел на задние ноги, а два других убегали от неожиданного переполоха. Я сообщил об этом товарищу, он быстро поднялся на обрыв, и мы вместе бросились к раненому животному. Алая кровь струилась из ран по обе стороны позвоночного хребта его, и оно делало усилия подняться. Мы думали, что оно уже не встанет и скоро от потери крови совершенно упадет. В ожидании этого мы сели тут же и закурили трубки. Минут через десять животное стало делать все большие и большие успехи к поднятию своего зада, мы же думали, что это борьба со смертью и что хулан скоро совершенно выбьется из сил и упадет. Расчет наш оказался неверным. Он поднялся и, сначала шатаясь, пошел от нас. Мы думали, что и это он делает напрасно, но чем дальше, тем вернее делались его шаги, и он уже побежал рысью. Тогда только мы убедились, какую ошибку сделали, не прикончив раненого. Когда нагнали нас спутники и услыхали о случившемся, доказательством чему были лужи крови, выразили большое сожаление, а один старичок, особенно просивший меня убить хулана, говорил, что «рот его не достоин милости».

Порадовать спутников пришлось впервые только по северную сторону перевала Дун-буре. Это было вечером 24 октября. Мы уже остановились на ночлег и, пообедавши, отдыхали сами, дав отдых, понятно, и своим животным. Вдруг прибежал ко мне в палатку один из спутников и сообщил, что к нашим пасущимся якам подходит дикий як. Я выбежал с винтовкой – и, действительно, громадный як уже входил в наше стадо. Некоторые из наших яков стали приготовляться издали к борьбе, роя землю копытами и рогами, но дикий гость не обращал на них никакого внимания и шел в середину стада. Я побежал к нему по небольшому рву и, благодаря высокому его берегу, подошел достаточно близко – не более 50 шагов. Когда я выглянул изо рва, представилось чуднокрасивое животное. Это был молодой бык. Он начал щипать траву, как бы среди своего дикого стада. Но какая была разница в величине его с нашими! Наши самые большие яки казались подле него двухгодовалыми телятами.

Немного полюбовавшись его видом, я стал приготовляться к выстрелу, но рука моя почему-то дрожала. Страх ли перед такой громадой, которая могла кинуться на меня и при удаче поднять на рога, как щепку, или случай такого близкого подпуска к себе действовал на меня, но я был в крайнем волнении. Сделал выстрел – поднялась пыль с его гривы, и слышен был звук удалявшейся пули, которая ударилась вдали на склоне горы. Значит, обвысил и задел только гриву. Он посмотрел на меня, и у меня не хватило мужества сделать второй выстрел. Животное кинулось наутек, и наши яки толпой побежали за ним, но не могли догнать и остановились. Як ни разу не посмотрел назад и скрылся за гору. Спустя немного мы увидели другого – уже на северной стороне, в очень далеком расстоянии. Я, Сонам и третий монгол втроем захотели отправиться на охоту за ним. Поспешно оседлали лошадей и пустились в путь. По мере приближения выяснилось снова весьма удобное местоположение. Также овраг и высокие песчаные валы.

Со всеми предосторожностями мы подъехали очень близко и, оставив монгола с лошадьми, я с Сонамом поднялись к верхушке песчаного вала и оказались на расстоянии саженей 40 от яка. Это был также громадный бык. Он не знал, по-видимому, людей, потому не заподозрил нас и скоро лег. Стрелять в лежачего очень неудобно. Тогда, приготовивши ружье, стали издавать сначала тихие звуки, чтобы бык встал. Животное, по-видимому, не слышало; усилили звуки, наконец стали кричать, животное и ухом не ведет. Тогда я предложил Сонаму спуститься к лошадям и, севши на одну из них, показаться яку издали. Завидев Сонама, як продолжал лежать спокойно и жевать свою жвачку. Только усиленные крики и помахивание плетью заставили, наконец, ленивого яка подняться, и тогда я выстрелил. Пуля попала в переднюю ногу, но як продолжал стоять.

Я тем временем спустился к лошади и, сев на нее, поднялся на край оврага, чему последовал и спутник-монгол. Теперь, обезопасив себя в случае нападения более быстрым бегом наших лошадей, мы решили добить его с лошадей. Для этого заняли места по трем сторонам. Озлобленный як махал головой, высовывал язык и издавал своеобразный звук: он готовился к борьбе. Я сделал с лошади второй выстрел, но неудачный. Як кинулся в мою сторону, тогда стал подъезжать к яку Сонам с громким криком. Як остановился, обернулся в его сторону и бросился затем по направлению к нему. Сонам повернул лошадь, на выручку явился третий из нас и проделал то же, что и Сонам. Озадаченное животное снова остановилось и подставило свой бок моему третьему выстрелу, который был более удачен. Тогда это громадное животное уже остановилось совершенно и проделывало только враждебные знаки.

Еще два выстрела, животное задрожало и свалилось. Сонам поспешил вырвать при жизни его пучок шерсти со лба, говоря, что она предохраняет от опасности при нападении диких зверей. Затем он выхватил мое ружье и стал его угощать кровью из ран. Угощение это состояло в том, что он прикладывал дуло к свежей ране, мазал кровью приклад и курок. Когда я спросил его, зачем он это делает, монгол удивился моему незнанию этого обычая охотников милаху. Он верил, что ружье жаждет крови и чем чаще пьет горячей крови, тем более делается метким на охоте. Обычай этот, без сомнения, есть остаток еще более древнего обычая первобытного человека – пить теплую кровь убитого на охоте животного.