Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Рассказы о ее последующих действиях слегка варьируются. Дион Кассий сообщает, что ее волнение дало выход диким мыслям о попытке самой захватить власть, прежде чем попытаться заморить себя до смерти голодом. Однако смерть ее была уже предрешена благодаря раковой опухоли груди, которую она обострила ударом в грудь, услышав о смерти Каракаллы. Геродиан соглашается, что она совершила самоубийство, но намекает, что ей, возможно, предложили сделать это, не оставив выбора. Однако новый император, Макрин, по крайней мере на публике, выказывал должное уважение к вдове Септимия Севера, позволив ей сохранить свою охрану и послав ей в знак мира ветвь оливы.

Однако похоже, что теперь, когда ее муж и сыновья, благодаря которым она приобрела, к добру или к худу, публичную роль и ощущение цели в жизни, были мертвы, Домна не видела ничего, что осталось бы для нее в новой администрации. Возможно, как и другая императорская мать, Антония Младшая, она сочла предложенное ей самоубийство самым лучшим выходом — тем более что его респектабельность подкреплялась примерами других римских героинь, таких как Лукреция.[773]

После ее смерти останки Домны были привезены назад в Рим ее сестрой и компаньонкой Юлией Месой и помещены, по неясным причинам, в мавзолее Августа — хотя позднее их перенесли, соединив с пеплом мужа, в мавзолей Адриана.[774] Вскоре было приказано обожествить Домну — вероятно даже, что по прямому указанию Макрина. Он мог прекрасно понимать политическую выгоду в демонстрации почтения матери Каракаллы, тем более что ее личная нелюбовь к непопулярному сыну была известна всем. Таким образом, Домна присоединилась к пантеону обожествленных ранее имперских женщин.[775]

Со смертью правящего императора и королевы-матери Макрин стал первым римским императором, не побывавшим предварительно сенатором. Он прервал линию наследования Северов, уже неспособную восстановиться. Каракалла не женился снова после высылки Плавтиллы, а его смерть без наследников подстегнула узурпатора. Готовясь завершить свою жизнь, Юлия Домна могла надеяться остаться в истории как первая и последняя императрица Северов.

И она ею была — хотя и не совершила решительных поступков и не принесла выгод своей эмесской семье.

После смерти сестры Домны недавно овдовевшая Юлия Меса, чья семья двадцать пять лет пользовалась положением привилегированных гостей императорского дворца, была выставлена на улицу. Это семейство включало двух дочерей, Юлию Соэмию и Юлию Мамею, и двух внуков-подростков: сына Соэмии Авита и сына Маммеи Бассиана. В римском императорском наследовании не было прецедента перехода власти к отпрыску сестры императрицы, поэтому у Макрина не было очевидной причины бояться вызова от этих сирийских мальчиков. Но Макрин с трудом содержал римскую армию, которая при транжире Каракалле привыкла к высокому жалованью, и его разозленные солдаты начали искать новый источник доходов.[776]

Кому первому пришла эта идея, неясно. И Геродиан, и «История Августы» заявляют, что это была сама Меса — достаточно богатая, чтобы предложить легионам финансовый стимул, чтобы убрать Макрина. Дион Кассий это отрицает, заявляя, что все придумали эмесские друзья семьи по имени Евтихиан и Ганнис. В любом случае в мае 218 года, через год после начала правления Макрина, был приведен в действие дерзкий план объявить императором сына Соэмии Авита. 14-летний Авит был представлен легионам, стоящим возле Эмесы. Они приветствовали мальчика как истинного наследника Каракаллы — без сомнения, соблазненные обещанием хорошей награды за изменение своей присяги Макрину.[777]

В ответ Макрин объявил войну Авиту и его кузену Бассиану, «а также их матерям и их бабушке». Последовал месяц сражений, в ходе которых родилась легенда, что Меса и Соэмия предотвратили поражение своей армии, выскочив из колесниц и умолив мужчин удерживать позиции. 8 июня Макрин был разбит при Антиохии и впоследствии убит, его портреты приговорили к уничтожению. Династия Севера, или, вероятно, следует сказать династия из Эмесы, снова оказалась на коне.[778]

Авит, более известный как Элагабал[779] — по культу, который создал он и его семья, — правил пять лет. Его эпоха как императора была примечательна удивительной общественной ролью, которую играли в его администрации мать и бабушка. (Ни одна из его трех жен не получила такой возможности.) Каждая удостоилась титула Августы — это единственные известные нам женщины, которых приглашали посещать заседания Сената. Предположительно, был создан особый «Женский Сенат», чьи заседания на холме Квиринал возглавляла Соэмия.[780]

Однако этот предполагаемый женский сенат вовсе не был каким-то революционным явлением. Его смысл в основном заключался в создании педантичного списка женского этикета — например, кто имеет право украшать золотом или драгоценными камнями туфли, кого могут носить в носилках и из какого материала они могут быть сделаны и кто должен первым целовать во время социальных приветствий.

Древняя литературная традиция не интересовалась приукрашиванием тела; Эразм, например, в своем трактате 1529 года «Senatulus» («Маленький Сенат»), одной из немногих работ Средневековья и Возрождения, посвященных Элагабалу и «Женскому Сенату» Соэмии, высмеивал то, что он считал чрезмерной вычурностью в стандартах одежды.[781] Подобно предыдущим римским первым леди, репутация Соэмии и Месы лучше понимается при рассмотрении ее отражения на их императоре. Когда анонимный автор «Истории Августы» писал, что Элагабал находился «целиком под контролем своей матери [Соэмии] и на деле не вел никаких общественных дел без ее согласия, хотя она жила как проститутка и практиковала все способы распутства во дворце», то такой портрет был оскорблением в первую очередь Элагабала, чье правление соперничало с правлением Нерона и Коммода репутацией одного из самых распущенных императоров в римской истории.[782] На высшие посты назначались дворцовые слуги — погонщики мулов, повара и слесаря. Новый император содержал гарем из мужчин и женщин, требуя, чтобы они депилировали лицо и лобок. Наконец, самым серьезным обвинением против Элагабала стала его попытка ввести культ его одноименного эмесского бога Элагабала в качестве главного божества римского пантеона.