Сады диссидентов - Джонатан Летем

Глаза ее после яркого света постепенно приспособились к полумраку, царившему в баре, поэтому Банкер возник из каких-то неясных очертаний, напоминавших циркового медведя в шляпе пирожком: да, вот он, Банкер, сидящий в одиночестве с послеполуденным стаканчиком виски.

Роза осторожно прошла между музыкальным автоматом и автоматом для игры в пинбол и уселась у стойки бара. Приняв самый надменный вид, вытащила из подставки бумажную салфетку и промокнула лоб. В баре находилось пятеро или шестеро мужчин: двое сидели в углу стойки, задумчиво склонив головы над стаканом, другие – за круглыми столиками, которые торчали островками посреди посыпанного опилками пола, – опустили брови, пряча любопытство. Банкер приветствовал Розу каким-то утробным хрюканьем. Бармен повернулся, посмотрел на нее выжидательно и приветливо, не говоря ни слова.

– Пожалуйста, кока-колу с ломтиком лимона.

– А пепси подойдет?

– Подойдет и пепси.

– А чего-нибудь покрепче, чтобы отметить? – вмешался тут Банкер.

– Что отметить, простите? – переспросила Роза. Неужели она сегодня в очередной раз вышла из дома, беззаботно пропустив очередную праздничную дату?

– Я только что выиграл пари! Я тут поспорил с приятелем, с мистером Ван Ранселером – вон он сидит, – что сегодня, во вторник, сюда не зайдет ни одна женщина. Ну, а раз вы принесли мне победу в этом пари, значит, мистер Ван Р. обязан угостить нас всех стаканчиком, верно? – Насколько поняла Роза, он обращался к тому, кто сидел в углу бара, – к тому, кто даже в помещении не снял темных очков. – Да, вы угадали, он слепой. Мы просто ждали, когда вы заговорите, чтобы он тоже понял, что проиграл пари. Но не волнуйтесь – у него деньжищ больше, чем у всех у нас, вместе взятых. Он даже эту, как ее… даже Ширли Темпл переплюнет. Но, раз вы к нам зашли – на компанию ведь не всегда везет, – Банкер произнес последние слова как “ведьме всегда везет”, – я просто подумал, что не погрешим против закона, если выпьем холодного пива – так сказать, в порядке дружеского спрысновения.

– Благодарю, но я не любительница пива.

– Простите за нескромный вопрос: а вы случайно не еврейка?

– Да, именно.

– Ну, тогда надо сказать правду: вы, евреи, не из тех, кто щедро тратится в барах. Не в обиду вам, конечно.

Роза на секунду задумалась.

– А это ваше наблюдение… К чему оно больше относится – к манере пить или тратить деньги?

Банкер поднял руку, будто собрался остановить поезд.

– Ну, слушайте, шотландцы – так те еще хуже!

– Меня зовут Роза.

– А меня Арчи. Да нет, вы не волнуйтесь, пейте себе преспокойно свою пепси-колу.

– А я вас знаю, Арчи. В смысле, я вас уже видела.

– Да ну? Ну и ну! А что же это я вас не признал?

– Меня бы вы не вспомнили, зато я вас запомнила. Я была на похоронах Джерома – Верзилы Каннингема. И слышала, как вы там речь произносили.

На лице Арчи по очереди появлялись удивительные гримасы, отражавшие разнообразие чувств, весьма далеких от светлых и радостных. Наблюдая за ним, Роза вспомнила, как сама была заворожена в тот день в часовне, где проходило прощание с покойником.

– Так вот почему, наверное, я угадал, что вы еврейка, – сказал Арчи даже с некоторой нежностью.

– Может быть.

– Ну, что тут сказать – без Верзилы погрузочная платформа уже не та, совсем не та, что прежде.

– А вы там бригадир, да?

– Уже тридцать шесть лет! Но теперь мне подарили золотые наручные часы. Впрочем, у меня еще есть кое-какие планы.

– И какие же у вас планы?

– Вы сейчас на них смотрите. – Он широким жестом отвел руку в сторону и как-то выразительно поглядел на Розу, словно давая ей понять, что он впустил ее в свои владения или хоромы.

– Сидеть тут со своими… – Роза подбирала слова, но забраковала и “собутыльников”, и “корешей”, понимая, что может обидеть Арчи. – Проводить здесь время с друзьями, да?

– Да вы шутите? С этими-то оболтусами? Еще чего! Нет, я покупаю это заведение – чтобы прикарманивать их денежки! Я превращу его в небольшой ресторанчик, вломлюсь в соседний магазин. В смысле, расширю помещение за счет смежного магазина.

– Ах, вот оно что! Теперь до меня дошло. – Роза снова подавила смех, хотя ее очень насмешила его неумелая галантность – будто на навозном поле расцвел нежный цветок.

– Я себе еще состояние сколочу!

* * *

Теперь, проложив себе путь к бару “У Келси”, Роза могла приходить туда когда вздумается.

Похоже, Арчи всегда неподвижно сидел на своем табурете у барной стойки, только иногда бурно возмущался тем, как все несправедливы к “Ричарду Э. Никсону”. По мнению Арчи, дискредитированный президент был последней надеждой страны. “А потом, – скорбно понизив голос, говорил Арчи, – мы все набросились на беднягу”. Если кто-нибудь из завсегдатаев бара спорил с ним (а это были люди, которые могли показаться либералами лишь по контрасту с нетерпимым Арчи), он издавал губами неприличный звук или щурился и говорил приказным тоном: “Вот пьете там – и пейте, и не мешайте мне тишину слушать”. Или: “Да брось! Некогда мне тут с тобой, как это… словами хлестаться!” А потом снова превращался в нахохленного толстяка со своим стаканом разбавленного виски в руках, каким и был минуту назад. Вот это непримиримость!

Что же – вернее, кого же – напоминало все это Розе? Несмотря на все разумные и гуманные суждения, да еще и на английский язык, выкрученный чуть ли не наизнанку? Ее же саму, прежнюю!

Наконец-то у Розы появился один из двойников – ее прежнее “я”. Все, что от нее требовалось, – это усесться на ковер-самолет, то есть на диван в затемненной комнате, – и волшебные огни телевизионной электронно-лучевой трубки переносили ее в бар “У Келси”, а потом оттуда, из бара, она попадала прямиком в бессонный, беспамятный сон. В нем-то она и обретала свободу – словно нарисованная человеческая фигура, которая тайком перешагивает через позолоченную раму, на цыпочках прокрадывается из музея на улицу и идет гулять по ближайшему парку.

Она стала – нет, пожалуй, не завсегдатаем, если судить по здешним меркам. И все же она приходила сюда день за днем, но другие едва замечали ее. Как раз такое отношение Розу вполне устраивало: именно этого ей и хотелось – находиться здесь постоянно, как муха на стене, но не привлекать к себе внимания, не играть абсолютно никакой роли. Сорок с лишним лет она прожила – то властвуя, то беснуясь, как узница, – в Саннисайд-Гарденз, на этой городской ферме, куда ее занесло случайно, лишь потому, что она искала спасения от западни в Нью-Джерси – от самой настоящей фермы, утопавшей в деревенской грязи и пыли. И вот однажды она вошла в бар “У Келси” – и обнаружила, что давно застыла в оппозиционной позе, причем поза эта была одновременно оборонительной, как у припавшего к земле борца, и надменно-фальшивой, как у оперной певицы.