Панорама времен - Грегори Бенфорд

Поскольку он лежал на спине, то в первую очередь обрабатывалось выходное отверстие раны. Затем три доктора повернули его на бок. Входное отверстие почти в два раза превышало размеры выходного, и именно оно было причиной большой кровопотери. Врачам пришлось столкнуться с огромными трудностями. Когда Килдуфф рассказывал об этом, Кеннеди все еще находился в операционной № 1 Парклендского госпиталя. Его состояние казалось стабильным. Явных признаков повреждения мозга не наблюдалось. Правое легкое было поцарапано, дыхательное горло разорвано. Создавалось впечатление, что если и не удастся избежать осложнений, президент все же будет жить.

Миссис Кеннеди и вице-президент не пострадали. Губернатор Конноли находился в критическом состоянии. Занимавшиеся операцией доктора не могли назвать точное количество выстрелов. Ясно было, что в президента попала одна пуля…

Толпа у телевизора перешептывалась и переминалась с ноги на ногу. Ощущение неприятной легкости в голове и страшной жары у Гордона прошло. Предметы вокруг больше не качались и не расплывались, будто под водой. Он протиснулся сквозь толпу студентов, обсуждавших случившееся, толкнул в сторону стеклянную дверь и вышел наружу. Не задумываясь, Гордон перепрыгнул через барьер и очутился на автостоянке. Из багажника своего “шевроле” он достал спортивную форму и переоделся в мужском туалете. В шортах и кроссовках он почти ничем не отличался от студентов, которые по-прежнему торчали у телевизора, ожидая новостей. Освободившись от тяжелой одежды, Гордон ощутил прилив энергии, в которой, пожалуй, было что-то радостное. Сейчас ему не хотелось ни о чем думать.

Он побежал по ровному настилу влажного песка, опустив голову и следя за движением ног. Ровный бриз обдувал тело, лохматил волосы, опуская их на глаза. Когда его пятка отталкивалась от песка, след превращался в бледный кружок, который почти сразу заполнялся водой. Берег как бы затвердевал под его ногами, а за ним простиралось серое полотно однообразной песчаной дорожки. Над головой проплыл вертолет. Гордон обогнул город и побежал через изгибающиеся подковами бухточки, упорно двигаясь на юг, пока не добежал до Наутилус-стрит.

Пенни проверяла сочинения. Когда он рассказал ей новости, она хотела включить радио, узнать еще что-нибудь, но Гордон потащил ее из дома. Она неохотно подчинилась. Они вышли на берег и молча пошли в южном направлении. Пенни нервничала, ее взгляд затуманился. Морской бриз срывал пенящиеся шапки волн. Гордон смотрел на воду и думал о том, как волны путешествуют через весь Тихий океан под воздействием ветров и течений. Захватывая только поверхностные слои, они перемещались очень быстро, и, когда приближались к берегу, дно поднималось под ними вместе с более глубокими слоями воды, и их движение замедлялось. Около берега верхняя часть волны обгоняла нижнюю, и она опрокидывалась. Энергия, принесенная из Азии, обращалась в турбулентное движение воды.

Пенни уже бросилась в прибрежное мелководье. Он последовал за ней. Впервые он решил попробовать, но новизна его не остановила. Они проплывали одну волну и поджидали, когда нахлынет следующая. Темно-голубая линия поднималась медленно и грациозно. Гордон смотрел на нее и ждал, когда волна опрокинется, потом бросался вперед, сильно взмахивая руками и ударяя по воде ногами. Пенни его обгоняла. Он почувствовал, как что-то его приподняло и волна с шумом обрушилась перед ним. Гордон поплыл быстрее, выбрасывая вперед руки, в глаза попадали брызги. Прорезав фронт волны, он ворвался в самый ее центр, когда она, кружась и завихряясь, устремилась к берегу.

1998 год

Джон Ренфрю работал всю ночь напролет. На какое-то время в лабораторию подали электроэнергию, и он решил остаться, пока не выгорит все топливо на местной дизельной установке. Ренфрю сомневался в том, что снова приступит к работе, если сейчас прекратит передачу послания. Лучше уж продолжить и посмотреть, что из этого получится. По крайней мере совесть будет чиста.

Он поморщился. Увидеть, что произойдет? Или что произошло? Или что могло произойти? Человеческий язык не мог вместить все физические понятия. В нем нет времени для глагола “быть”, которое бы отражало замкнутый контур времени. Нет способа так повернуть семантические структуры, чтобы они соответствовали поворотам физики, приложению крутящего момента, способного преодолеть парадоксы и превратить их в бесконечно обращающиеся во времени упорядоченные циклы.

Ренфрю отпустил техников — их ждали семьи. Снаружи, на Котон-трейл, никакого движения — ни велосипедистов, ни пешеходов. Все люди сидели дома, ухаживая за больными, или бежали в сельскую местность. Его тоже начали мучить по вечерам приступы дизентерии. Ренфрю связывал их с веществами, попадавшими на землю из дождевых облаков. Находясь здесь безвылазно два дня, он пил фруктовую воду, закупоренную в бутылки, которые обнаружил в кафетерии, и ел только брикетированную и консервированную пищу, не возвращаясь домой даже переодеваться. Мир, в котором он жил, начинал смыкаться, как ему казалось, уже за окнами лаборатории. С раннего утра вдалеке вздымался столб горящей нефти, и никто не пытался погасить этот пожар. Ренфрю осторожно повернулся и посмотрел на приборы. “Тап, тап. Тап, тап”. Тахионный шум оставался неизменным. Он уже много дней передавал информацию о процессе преобразования нейронной оболочки, перемежая эти сообщения монотонными передачами о RA и DEC. Петерсон по телефону из своего лондонского офиса сообщил новые биологические данные. Судя по голосу, он нервничал и очень спешил. Это его состояние, насколько Ренфрю мог судить, было связано с информацией, которую он передал. Если калифорнийская группа права, то эта мерзость распространялась посредством рассеяния из облаков с ошеломляющей скоростью.

Ренфрю терпеливо отстукивал ключом азбуку Морзе, надеясь, что тахионный ключ сфокусирован как следует. Правильность нацеливания установки определялась с большим трудом. Если совершить хоть маленькую ошибку, луч отклонится как по направлению, так и по времени. Однажды он попал правильно, судя по записке, которая лежала в сейфе банка на имя Петерсона. Но как проверить это сейчас, если импульсные катушки вдруг сработают на микросекунды медленнее, чем нужно, а луч отклонится от цели на один градус? Главный контрольный прибор — его глаза. Он плыл по воле волн в мире, где было временем, чашка с чаем представлялась океаном, х — неизвестным пространством, которое перемещалось в воздухе перед его глазами, создавая преходящие образы.

Ренфрю помотал головой, отгоняя ненужные мысли. Ягодицы устали от долгого сидения на лабораторном стуле — в них было теперь гораздо меньше жира. Да, нужно срочно добавить балласт.

"Тап, тап, тап, — мерным ритмом шли сигналы азбукой Морзе. — Тап, тап”.

Комната начала подрагивать, растягиваться и сжиматься у него перед глазами. Может быть, это объяснялось истощением? Черт возьми, он страшно устал. В душе поднимался гнев. Ей-богу, это кого хочешь проймет. Он отстукивает эту биологическую информацию и еще что-то казенным бездушным языком, и он почти уверен — все это в конечном счете бесполезно. Ужасно тоскливо. Ренфрю взял идентификационный абзац, который передавал регулярно, и снова принялся его транслировать. Но на этот раз он решил добавить свои комментарии: как все начиналось, идеи Маркхема, интриги Петерсона и остальное, вплоть до гибели Маркхема. Ему самому понравилось, что он решился передать это, обращая текст в сигналы азбуки Морзе, обычным стилем, а не рублеными телеграфными фразами, которые использовались в биологической информации. Действительно, сегодняшняя передача текста — Просто отдохновение для души. Может, конечно, все впустую, потому что луч попадал в какую-то космическую дыру. Но почему бы не насладиться последний раз? “Тап, К тап”. Это история моей жизни, приятель, написанная на стержне ключа. “Тап, тап, — в бездонную пропасть. — Тап, тап”.