Заговор патрициев, или Тени в бронзе - Линдсей Дэвис

— Расскажи консулу, что с тобой произошло, Брион!

На какоето мгновение этот энергичный тип, привыкший жить на улице, смутился в присутствии больного, но потом собрался с мыслями.

— Я пришел к молодому господину и предупредил его, что представитель императора разрушил его планы. Я сказал ему, что хватит убегать и пора ответить на обвинения против него…

— Значит, он бросился на тебя, бил, а потом связал и запер? Спрашивал ли он о здоровье его отца?

— Нет. Но я сказал ему, что у консула был тяжелый приступ, и я сказал ему, — заявил Брион тем же спокойным голосом, — что консул звал его.

— Ты уверен, что он знал — но уехал?

— О, да, — тихо произнес Брион, не глядя на консула. — Он уехал. Я достаточно часто слышал стук копыт, когда он в ярости скакал на своем коне.

Я наклонился к кровати, где неподвижно с закрытыми глазами лежал консул.

— Лучше взгляните фактам в лицо, консул! Атий Пертинакс махнул на вас рукой. И вы плюньте на него!

Глядя, как он лежал там, мы перестали ощущать его высокий рост. Даже я видел, что впечатляющая внешность Марцелла, казалось, растаяла. Даже огромный нос сморщился, потеряв то нелепое доминирующее положение на его старом, морщинистом, страдающем лице. Он был одним из богатейших людей Кампании, но всего, что он ценил, теперь не было. Я подал Бриону знак, и мы тихонько вышли из комнаты.

Бывший консул больше не предпринимал попыток спасти Пертинакса. Болезнь и предательство преуспели там, где я потерпел поражение.

* * *

Пертинакс был отличным наездником, и он знал эту местность. Я сам взял лошадь и отправился предупредить помощников магистрата внимательнее искать чалого скакуна, но он наверняка уже проскочил мимо них. Мы не имели ни малейшего представления, куда он мог направляться — возможно, в Тарент. Мы его потеряли. Я вернулся в дом.

Когда ближайшие родственники так жестоко тебя ранят, последнее, что тебе нужно и первое, что получаешь, — это разговоры с любопытными соседями. Эмилий Руф сейчас был здесь с Марцеллом, выражая свое уважение. Его сестра, которая приехала с ним, гуляла по террасе.

Вся в черном, с тяжелой вуалью, спадающей складками, она обходила колоннаду и грустно смотрела на море.

— Эмилия Фауста! Я сожалею насчет Криспа. Я бы сказал тебе, что это никогда не должно было случиться, но это только усиливает трагедию. Я ничего не мог сделать.

Я чувствовал, что она потратила все страдания на своего не отвечающего взаимностью возлюбленного, пока он был жив; теперь, когда он был мертв, она решительно приняла мои соболезнования. Я вполголоса сказал ей:

— В будущем, когда ты будешь читать буколический доклад какогонибудь придворного поэта о том, как толпы людей в Мизенах и Путеолах каждый год выходили встречать прибывающие корабли с зерном, ты можешь улыбнуться, вспомнив то, чего никто никогда не скажет: какие бы знатные люди в этом году ни были консулами, суда прибыли незамеченными…

— Все кончено?

— Корабли стоят в ночи! Еще, возможно, подойдут отставшие суда, но Веспасиан может присмотреть за ними, как только я ему доложу.

Фауста повернулась ко мне, еще сильнее закутывая свое бледное лицо в черную накидку.

— Крисп был особо одаренным человеком, Фалько. Ты будешь гордиться, что знал его.

Я не отреагировал на эту реплику. Через мгновение я улыбнулся:

— Тебе идут строгие цвета.

— Да! — согласилась она, поновому непринужденно засмеявшись. — Дидий Фалько, ты был прав. Мой брат обижает меня, я теперь не могу жить с ним. Возможно, я выйду замуж за какогонибудь богатого старика, а когда он умрет, буду наслаждаться своим положением вдовы, в строгих, темных цветах, стану слишком требовательной и буду кричать на людей — или стану очень плохо играть на кифаре.

Я отогнал мысль, что эта благородная девушка гуляла здесь по роскошному портику консула, прикидывая стоимость его роскошного имения.

— Эмилия Фауста, — галантно ответил я, — как преподаватель игры на арфе, говорю тебе, что ты очень хороший музыкант!

— Ты всегда был обманщиком, Фалько, — сказала она.

* * *

Фауста вышла замуж за бывшего консула; мы устроили это на следующий день. Курций Гордиан погадал и произнес обычную ложь о «хорошем предзнаменовании на долгий счастливый союз». От горя и болезни Капрений Марцелл говорил бессвязно, поэтому его брачные клятвы переводил я. Никто не проявил невежливости, чтобы спросить, что происходило в первую брачную ночь; предположительно, ничего. Естественно, жених поменял свое завещание, оставив все своей новой молодой жене и детям, которые могут у них появиться. Завещание ему тоже помог написать я.

Я больше никогда не видел Эмилию Фаусту, хотя время от времени слышал о ней. Она вдовой прожила безупречную, необыкновенно счастливую жизнь и погибла при извержении Везувия. До этого времени Фауста преданно ухаживала за Марцеллом. Ему удалось дожить до того времени, когда он узнал, что имение и честь его знатных предков были в безопасности: через девять месяцев после того, как они поженились, Эмилия Фауста родила мальчика.

Я однажды видел ее сына, много лет спустя. Он выжил при извержении вулкана и вырос здоровым юношей. Ктото показал мне его. Он сидел в колеснице, облокотившись одним локтем на передний поручень, терпеливо ожидая, когда освободится дорога. Для человека, у которого денег больше, чем ктолибо заслуживает, он показался вполне приличным парнем.

У него были каштановые волосы, широкие неподвижные брови и невозмутимое выражение лица, которое смутно показалось мне знакомым.

Его мать назвала его Луцием. Наверное, в честь Криспа.

Было еще одно событие, о котором я не могу умолчать. Плохие новости мне рассказал Брион. На следующий день после свадьбы я собирался уезжать, когда Брион мне признался.

— Фалько, я знаю, где может быть Пертинакс.

— Где? Говори скорее!

— В Риме. Мы устроили Фероксу и Малышу их первые скачки, в большом цирке…

— В Риме! — В Риме, куда я отправил Елену Юстину, думая, что там безопасно.

— Я разговаривал с новой хозяйкой, — продолжал Брион. — Кажется, она в курсе! Ферокс все еще участвует в забеге. Она также сказала мне, что консул оставил вам особое наследство; повидимому, вы ему нравитесь…

— Ты меня удивляешь. Что за подарок?

— Малыш. — Мне никогда в жизни особо не везло, но это было смешно. — Ее светлость сказала, не могли бы вы забрать его с собой, когда уедете?

Любой гражданин имеет право отказаться от ненужного наследства. Я чуть не отказался от своего.

Однако я всегда мог продать лошадь на сосиски. При всех недостатках его характера, Малыш был хорошо откормлен и не имел видимых заболеваний; вдоль Триумфальной дороги и перед базиликой с подносов торговцы продавали много вещей и похуже.