Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

– У брата княгини, Асмунда, который женился на сестре Грозничара, была до того другая жена, – рассказывали родичам Мерав, Шуламит и Емима. – Но она развелась с ним и вышла за его брата – Хельги, того, который недавно приехал. Княгиня и ее сестра часто говорят об этом и очень сокрушаются, что их два брата поссорились из-за жены.

– Нехорошо такому высокородному человеку жениться на разведенной, – качали головой отцы.

– Вот и княгиня говорит: нехорошо! Она же хотела, чтобы Хельги женился на черниговской невесте, а он вместо этого отнял жену у брата. Вся семья на него за это разгневалась. Князь сначала хотел поставить Хельги главным военачальником над войском в Таврию, а из-за этого передумал и отдал должность Асмунду – чтобы его утешить. А Хельги будет всего лишь старшим над теми людьми, кого князь пошлет охранять товар по пути в Самкрай. И, говорят, он возьмет свою новую жену с собой, потому что боится оставлять ее дома одну.

– Много греха в браке с разведенной! – приговаривал Иегуда. – А за грех Бог воздает человеку мерой за меру!

Это был старший из троих жидинов, отправлявшихся в поход: рослый худощавый старик, с продолговатым худым лицом и острым носом, зато борода у него была густая и пышная, почти седая, лишь по сторонам сохранилось несколько черных прядок.

– Опасно нам ехать с таким человеком, – добавлял осторожный Ханука. – Ведь горе злодею – горе и соседу его.

Этому было лет тридцать, но выглядел он старше: густая борода осеняла смугло-бледное лицо с длинным носом; слабые узкие глаза все время щурились, их густо-серый цвет казался мутным, пыльным.

Самым молодым из троих был Синай бар Шмуэль, младший брат когена Манара. Он немного горбился, что скрадывало его средний рост до небольшого, в чертах лица явно сказывалась степняцкая кровь; хоть и некрасивое, оно имело живое выражение, и в повадке Синая природная бойкость сдерживалась воспитанной привычкой уступать всякому, кто старше годами либо выше родом. Скромный, он тем не менее не был робким и сам вызвался участвовать в этой поездке вместо своего дяди Манара. Рахаб, дочь Манара, осталась в заложницах у княгини, но возраст и здоровье не позволяли ему пускаться в путешествия. Когда-то Синай уже ездил в Таврию и немного знал те края; судя по бодрости, с какой он оглядывал лодьи и отроков Хельги, он сам был из тех, кто не прочь постранствовать.

– Весы и чаши правдивые у Господа, как говорил царь Шломо! – утешал собратьев Гостята Кавар. – И великое, и малое взвешивает Господь и судит каждого справедливо.

– Но если два сухих полена горят, загорится и третье с ними, пусть бы даже оно было сырым! Как бы и нам не загореться заодно с этими людьми, раз уж Господь поместил нас в одну печь, то есть лодью!

– Помните, как говорил Бог Моше: «Ты делай свое дело, а Я буду делать свое».

Укоряя себя за излишнее любопытство, купцы по пути тайком приглядывались к Пестрянке: чего такого в этой женщине, если из-за нее поссорились два брата столь знатного рода? Почему старший уступил большую честь и славу младшему, лишь бы владеть ею? Спору нет, она хороша собой – молода, свежа и миловидна. Но не так уж, чтобы от красоты ее слепли глаза и мутился разум.

Впрочем, много думать о чужих женах почтенным киевским купцам было и не к лицу, и недосуг. Дабы вернуть в семьи своих дочерей, им предстояло совершить нелегкое дело: выгодно продать товар русского князя и привезти ему деньги, в то время как война охватит пламенем море и берег между Самкраем и Киевом.

Войско тронулось вниз по Днепру. Миновали пороги, жерло Днепра, вышли к берегам Таврии. Здесь дружина Асмунда разбила стан и встала на отдых, а Иегуда со своими товарищами и поклажей продолжил путь. Ингвар еще в Киеве пообещал пропустить его вперед и дать время если не добраться до Самкрая, то хотя бы одолеть полпути, прежде чем в Таврии вспыхнет война, грозящая купцам всевозможными опасностями. Иегуда торопился, позволяя своей дружине отдыхать лишь самое необходимое время. Им предстояло обогнуть три четверти побережья Таврии и пересечь Боспор Киммерийский, не давая огненной стене себя догнать, и вовремя укрыться под защитой неприступных стен Самкрая и войск ребе Хашмоная.

В устье Днепра жили греки – рыболовы и солевары, подданные Царьграда, и скрыть выход из русских пределов целого войска было невозможно. Иегуда и прочие жидины разъяснили своей челяди, как важно сохранять в тайне имя истинного хозяина везомого товара: ведь если их настигнет весть о набеге, греки захватят Ингварово имущество. И даже при самом благоприятном раскладе, как вздыхали между собой жидины, возможно, лишь на будущий год, когда все так или иначе закончится, они сумеют пересечь море в обратном направлении.

Русы охранной дружины, уж конечно, сами будут помалкивать. Но в остальном их присутствие купцам ничем не грозило. Таких людей нанимали самые разные купцы, и у самих греческих василевсов состояли на службе многосотенные отряды таких же точно русов, как те, что намеревались этим летом напасть на их владения. В каких-то случаях – даже их кровные родичи.

Но вот Греческое море осталось позади. За Боспором Киммерийским раскинулся западный берег каганата. Кустарник и буйное разнотравье на глинистых холмах над морем сейчас, в разгар лета, пестрели всеми переливами зеленого, желтого и бурого. Сине-голубые волны морские плескались под изрезанным берегом, поросшим жесткой травой. И, как ворота самого царства Хазарского, возвышался над проливом холм, сложенный из древних черепков и развалин.

Город Самкрай стоял здесь так давно, что никто не мог сказать, какие народы при каких царях его основали. За жизнь свою он сменил несколько названий: у хазар его называли Туман-Тархан, Самкерц, Самкрай, у греков, бывших его хозяев – Гермонасса, потом Таматарха. Еще неведомые боги древних племен позаботились сделать его надежным и неприступным убежищем: с одной стороны под высоким обрывом плескалось море, с другой – раскинулось пресноводное озеро, с третьей тянулись крутые овраги, а с четвертой протекал ручей. Вокруг города лежали хлебные поля и виноградники, но население самого Самкрая – булгары, хазары, греки, ясы, касоги – занимались по большей части ремеслом и торговлей. На западной окраине обитали кочевники – печенеги и гузы, прибывавшие в город по торговым делам. Ибо здесь русские меха и полон встречались с сарацинским серебром, греческим золотом, маслом, вином, шелками, посудой, разными изделиями из Царьграда, Сирии и страны Сина.

У начальника заставы Иегуда и Ханука надолго не задержались.

– Отчего это почтенный Рафаил бен Авшалом занялся русскими куницами? – спросил тот, просматривая грамоту, покрытую ломаными значками хазарского письма. – Его товар – это челядь или шелк из Сирии.

– Он заключил эту сделку минувшей зимой, когда был в Куяве, – пояснил Ханука. – У тамошнего князя скопилось много куниц и прочих мехов, но сейчас он не может никуда сбыть их по хорошей цене.

– Да, я помню, его люди приезжали сюда год назад, но увезли все обратно. Как мы им напомнили: если кто не хочет отдать десятину как положено, то десятина останется ему самому, то есть поле принесет лишь десятую часть урожая. Но эти язычники не приемлют мудрости Бога, вот и уехали ни с чем.