Избранное - Нора Георгиевна Адамян

недовольство. Даже нецензурно. А если моя койка находилась тогда в коридоре, то куда я могла ставить свой кефир.

На другое утро явилась сама Варвара.

С вопросительно-осторожной улыбкой заглянула в дверь и, увидев Евдокию Степановну, втиснулась бочком, сияя золотыми зубами.

— Явилась не запылилась, — сказала Евдокия Степановна. — Ну, как жизнь?

— Лучше всех, — ответила Варвара. — А я смотрю, тут еще старые знакомые лежат?

— Скоро всех по домам погоним. На рентген, что ли?

Варвара уселась на стул:

— А ты все горшки носишь? И не надоело тебе?

— Надоело не надоело, куда ж денешься…

— Ну и дура. Я тебя в два счета в учреждение устрою. Окурки из пепельниц повыкинешь, пыль смахнешь и сиди цельный день. Ну, может, еще чай разнести. И все за те же деньги.

— А далеко ездить?

— В самом центре. А хочешь, могу в гастроном на корзинки? Стой да пустые корзинки выдавай. Там и зарплата больше, и продукты рядом.

— Мечта всей жизни, — вместо няни Дуси ответила Татьяна Викторовна. — А меня вы сможете устроить на корзинки?

Варвара повела на нее глазами, но промолчала.

— А верно, что ты на врачей жалобу подавала? — спросила Евдокия Степановна, протирая холодильник.

Лицо Варвары снова озарилось золотоносной улыбкой.

— А как же! Так пропесочила — бывай здоров! Которые люди читали — все одобряли. Очень, говорят, богатый материал собрала.

— Ну, а Моисеевну для чего затронула? Какая она Иван Федоровичу родственница, когда он русский, а она еврей?

— А чего он ее держит? Как меня — так сразу на выписку. А она у вас и досе на казенных харчах.

— Ее практикантам показывают. Значит, перелом для науки подходящий.

— А я и вовсе без селезенки живу!

— На что вы, собственно, жаловались? — раздался барственно звучный голос Татьяны Викторовны.

— А вот вы полежите с мое, тогда узнаете…

Ни одна сторона этим не ограничилась бы, но вошла та, в чьих руках были и возможность и право возмездия.

Мелкими шажками вбежала Софья Михайловна, и Зоя поймала себя на некотором противоречии. Она сама горячо осуждала бездушную больничную неразбериху и вместе с тем злорадно предвкушала позорное изгнание Варвары.

Гостья монументально восседала на стуле. Прошло некоторое время, пока Софья Михайловна ее увидела и узнала. Но все ожидания были обмануты. Ничего не произошло.

— Пришла, Батюкова? — сказала Софья Михайловна. — Ну, как рука?

— Да вроде бы ничего. Пальцы стали маленько двигаться.

— Физкультуру делаешь? Разрабатываешь кисть?

— Делаю, — ответила Варвара, и Софья Михайловна стала смотреть, как она шевелит пальцами, как сжимает и разжимает кулак.

— Ну что ж, подвижность возвращается. Болей нет?

Не выдержала Татьяна Викторовна, которая, в общем-то, знала и видела меньше всех:

— Спросили бы лучше, почему она на вас кляузу написала?

Варвара немедленно огрызнулась:

— Это одно к одному не касается. Какая кляуза? Я всегда в своем праве…

— Ну, ну, — Софья Михайловна подняла руку предостерегающим и вместе с тем отстраняющим жестом, — пойдем, пойдем, посмотрим, — миролюбиво приговаривала она, подталкивая Варвару к двери.

Все были разочарованы.

— И сегодня Тина Марковна не пришла, — вспомнила Анна Николаевна.

— Какая необязательность! — горько сказала Татьяна Викторовна. — Необязательность — с одной стороны, неблагодарность — с другой. Нет, нет, человечество идет по неправильному пути.

— Это уж очень крайний вывод, — засмеялась Зоя.

— Нисколько. Всё звенья одной цепи. Нам кажется, что высотные здания, счетные машины и спутники приближают нас к прекрасному будущему. Нет Пока мы не перестроим нравственность человеческую, мы к нему не приблизимся. Но об этом очень мало думают.

— Выходит, все мы безнравственные?

— Не мешай, Тося. Кто же об этом должен думать?

— Каждый о всех и все о каждом. Тогда станет невозможным не выполнить данное слово, оклеветать, не прийти в больницу к матери.

— Он, поди, в вечернюю смену работает…

— Или развращать санитарок подачками ради смены чистого белья.

— Не обещаю исправиться! — отозвалась Зоя.

— Или получить торт из мороженого и засунуть его в наш маломощный холодильник, где он, скорее всего, уже погиб.

— А что я должна была с ним делать? — В Тосином вопросе был вызов.

— Угостить своих товарищей по несчастью.

Тося не ожидала такого прямого ответа:

— Вот как вы рассуждаете… Какое у вас мнение…

Потом нашлась:

— Мне его товарищи из хладокомбината прислали, для поправки здоровья, а я раздам посторонним. Неудобно получится перед коллективом.

— А к себе вы предъявляете такие же высокие требования? — спросила Зоя.

— Стараюсь изо всех сил.

— И достигли цели?

— Цели нет. Это процесс бесконечный.

— Ну, и для чего тогда вытрющиваться? — все еще злилась Тося. — Выдумки это все.

— Нет, нет, — заволновалась Галина, — расскажите еще.

— Что ж рассказывать, все очень просто. Взвешивай свои поступки и слова. Пересиливай слабости. Живи не бездумно, как кошка, а мучительно, как человек.

— Это какое-то новое христианство…

— Ничего общего. Основа христианства — прощение. А тут наоборот. Не прощать. Ни себе, ни другому. Требовать. Взыскивать. Но прежде всего с себя.

Галя приподнялась на локтях:

— А если человек не поддается? Если он этого даже не понимает? Как с него требовать?

— С мужчиной, — уточнила Татьяна Викторовна, — главное — чувство. Если оно есть, можно сделать многое, почти все. А если нет… — Она небрежно махнула надушенным платком, как бы показывая свое отношение ко второму варианту, но тут же добавила: — Я не говорю, что это легко. Боже! Бывало, поднимаем прощальные бокалы и плачем, плачем оба… И в эту минуту так хочется все забыть, все простить. А нельзя!

— Нельзя, — печально повторила Галя.

Пришла Евдокия Степановна кончать уборку. Молча похватала судна, по два в каждую руку, накричала на Анну Николаевну:

— Где у тебя крышка? Куда дела?

— Куда ж я ее дену? У меня ее сроду не было.

— А я знаю, что была.

— Клеенка у меня была. Вот она, под матрасом.

— Ты б ее еще куда запихала.

— Что это вы такая грозная? — спросила Татьяна Викторовна.

— А ну вас всех! — хлопнула дверью няня Дуся, но, вернувшись с промытыми суднами, ответила: — Потому что не имею человеческой жизни! Вон завтра не в очередь велят на дежурство выходить. Надя дочку замуж отдает, а Степановна отдувайся. И на что мне это все сдалось? В учреждении за эти же деньги пыль смахнуть, подмести, и всего делов.

— Здесь вы людям помогаете.

— Все погосты не оплачешь. Двадцать лет я тут в назьме копаюсь, никто спасиба не сказал. И главное, у нее дочка, а у меня не дочка? Дня свободного не имею. Нет, уйду я. Вот сейчас Варваре скажу, она меня устроит. У нее писатели все знакомые. Мне и дочка давно советует.

— Сколько же вашей дочке?

— Молоденькая. Двадцати еще нет. — У Евдокии