Все наши ложные "сегодня" - Элан Мэстай

Когда я размышляю об этом, меня поражает, что, несмотря на наличие бесчисленных чудес, которые я с замиранием сердца описывал здесь, все в моем прежнем мире было привычно и даже буднично. Смотрите: люди жили в домах, работали, покупали вещи, которые для них рекламировали, следовали тенденциям моды, развлекались трехмерными изображениями, ели, пили, занимались сексом, влюблялись и разбивали сердца, зачинали детей и растили их, голосовали на выборах, иногда нарушали законы и пытались внести посильный вклад в мировую цивилизацию (кстати, всегда открытую, по их убеждениям, для постоянного усовершенствования).

Любой человек из этого 2016 года интуитивно понял бы все, относящееся к той реальности. Равно как – и я нахожу данный факт весьма важным – любой человек из общего для обоих наших миров 1965 года.

Итак, мир, из которого я происхожу, был ускоренной версией человеческой цивилизации, которая развивалась в двадцатом века, покачнулась от бедствий Второй мировой войны и после нее еще стремительнее рванула вверх, достигнув особенных успехов за два десятилетия между 1945 и 1965 годами. И потом развитие продолжалось по инерции, техника становилась все сложнее, технологии – более связными, всесторонними, интегрированными, более… более. Но если рассматривать тот мир в отношении творчества, он не отличался от того будущего, которое было выдумано сразу после Перл-Харбора, Нормандии, Сталинграда, Освенцима и Хиросимы.

Фактически это были мечты, воплощенные в реальность. Если бы имелась технология, позволяющая неврологическим сканерам запечатлеть виртуальные проекции самых пылких надежд человечества и придать им блеск, жизнеподобие и уют – да еще сделать все по горячим следам после чудовищной жесточайшей войны, – на Земле возник бы именно тот самый мир, откуда я прибыл.

И не забудьте, он бы появился и в том случае, если бы Лайонел Гоеттрейдер благополучно запустил свой Двигатель 11 июля 1965 года.

Как странно все порой складывается!

Иногда мне кажется, что наше коллективное воображение, прекратив предаваться несбыточным мечтам, придумало четкую модель будущей цивилизации и принялось за работу по воплощению ее в жизнь.

Может, мой прежний мир и является этой пресловутой моделью, которая снова обретет плоть и кровь? Ведь для выдумывания любого другого мира не было иных причин, кроме Двигателя, который перезагрузил реальность.

Вот, кстати, еще одно вполне приличное рабочее определение идеологии.

Допустим, что так, но какова же альтернатива? Если мир не должен оказаться великолепным развитием техноутопических фантазий послевоенного поколения, то… то что? Есть ли еще вариант между футуристским манифестом предначертанного и апокалиптической катастрофой?

Мы сидим за обеденным столом – Пенни, моя мать, мой отец, Грета, Лайонел и Эмма (она регулярно нас навещает после смерти Джерома) – и беседуем. Возможно ли распространить свое мышление за ограничивающие пределы собственной идеологии? Или идеология является гипотетической коробкой с замочком, и нужно потрудиться, чтобы подобрать к ней ключ или отмычку…

Может, мы давно опоздали, и лучшее, что мы способны сделать – это воспитать поколение, которое будет менее сковано устаревшими мечтами, будет обладать свободой вообразить хоть что-то.

Мы с Пенни и этим занимаемся.

Нам необходимы альтернативные варианты будущего.

Я записал свою историю по двум причинам.

Первая причина – Джон. Это тот роман, который он хотел написать. Я позаимствовал у него жизнь, и он никогда не возвращался – по крайней мере пока, – поэтому мне показалось правильным отдать ему должное.

Почему вообще я думаю о том, чтобы вести себя правильно по отношению к Джону? Из-за Виктора. Для меня, знаете ли, утешительно представлять себя и Виктора ангелом и дьяволом за плечами Джона – как в старом мультфильме. Ведь это означает, что я до сих пор существую в спасенном мной мире более-менее по совести, не утопив свою жизнь в грязи. Возможно, моя жизнь, как и любая, могла пойти несколько иначе, но что получилось, то получилось.

Ни с нравственной, ни с эмоциональной, ни с онтологической точки зрения я не уверен, что имя виновного имеет хоть какое-то значение для данной реальности, однако заварил всю кашу Джон. Я должен взять на себя ответственность, потому что из всех остался я один. Если Виктор был опухолью, которую я вырезал, это означает, что для той проблемы имелось решение. Он исчез, и значит, люди, которых я люблю, пребывают в безопасности. У нас, конечно, есть проблемы, которые, как нам хочется верить, могут быть решены. У каждого из нас есть части своего «я», от которых мы хотели бы избавиться.

Я знаю, что в романах не положено объявлять напрямую, о чем они. Но я писал не роман, а биографию. Поэтому надеюсь, что ничего страшного не будет, если я признаюсь, что у меня имелась основная цель. Я никогда не претендовал на обладание некоей мудростью, скорее, наоборот! Тем не менее мне кажется, что в этой книге можно проследить одну важную мысль: такого понятия, как жизнь, которую ты предположительно должен иметь, попросту не существует.

Конечно, я в основном – просто идиот, наделенный невообразимо кратковременными проблесками весьма туманных озарений, поэтому прошу ни в коем случае не стесняться понимать все высказанное, как вам заблагорассудится.

Вот, собственно, и все, что вам стоит узнать о моих намерениях.

Вторая причина – это ты, Том.

Я хочу, чтобы ты знал, почему мы с матерью дали тебе имя «Том» и что на самом деле происходило, на тот случай, если по какой-то причине я не смогу рассказать тебе об этом, или не стану, или не захочу.

Я писал, когда удавалось, понемногу каждую ночь, иногда ты спал у меня на руках, пока твоя мама пыталась урвать нескольку минут отдыха между кормлениями. Я попытался передать те ощущения, которые испытывал, переживая все события заново, поэтому надеюсь, что ты будешь читать с интересом, а не по обязанности или через силу… хотя из-за недостатка у меня писательских способностей тебе придется испытать и одно, и другое.

И по-настоящему прекрасно, если ты не поверил ни единому слову из того, что прочел, если ты думаешь, что даже эта последняя глава – этакое притворство, очередная странная шутка твоего отца, который пытается сделать вид, что настрочил никчемную фантастику под видом мемуаров. Расскажи друзьям, что родители дали тебе имя в честь одного из персонажей не слишком удачной повести, которую твой папа однажды сочинил, поскольку никак не мог забыть свой сон, но не пожелал признаться в этом. Ведь твой отец всегда чересчур упорствовал и любил спорить, и на сей раз тоже до конца настаивал на том, что каждое слово здесь – чистая правда.

Но суть в том, что я видел, как ты вышел из чрева матери, и это изменило мою жизнь. Все прочие моменты перестали иметь значение по сравнению с этим событием, и кажутся слишком стерильными и чересчур аккуратными. Этот же был грязным и громким – пот, кровь и слезы… Я узрел совершенно новую жизнь, которая ворвалась в мир – я увидел твои глаза, которые были так похожи на глаза твоей матери (хотя они и были в ту секунду плотно сжаты), я увидел твой рот, в котором узнал свой собственный – широко открытый… Вдруг Пенни, сжимающая мою руку, наконец-то, встретилась со мной взглядом, и я, крепко стискивающий ее пальцы, не мог выдавить ни слова… но мы оба поняли, что будущее наступило.