Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь - Андрей Валентинов

Но ведь слушали этого пухлого! И еще как слушали! И про Великое Царство, и про хеттийскую слабость, которая нам всем на руку, и про то, что флот наш лучше, и про раздоры на Востоке – иди торной дорожкой хоть до самого Кеми, да трофеи подбирай! Туда, быть может, и дойдем (если зверобоги кемийские пустят), дури хватит. А обратно?

Ах, да! Слава еще! В веках слава! Воспоют аэды, и подтянет-подпоет всяк сущий-ведающий ахейский язык песнь про нас, героев-разгероев! Только не верится что-то! Наломаем дров, погубим людей, а уцелевшие затянут чего-нибудь этакое: «К вам, о друзья, я пришел с достославной войны, что затеял дурак-рогоносец!..» Этого хотим?

Папа не прятался. И я прятаться не буду. Но ведь не о моей дурной этолийской башке сейчас речь!

Может, я не прав? Может, правы они?

Мама! Почему ты молчишь, мама?

* * *

– С Эвбеи Паламед этот, сын Навплия-басилея, – вздохнул всезнайка-Любимчик. – Навплий, он... Как и мой батюшка он, добычу вместе делят. Мы, в общем, родичи. А Паламед...

– Навлия Эвбейского сын? – удивился я. – Так это же наш проксен. Он в Аргосе храм Аполлона Волчьего построил!

– Хорошо еще, что не маяк, – невпопад бросил рыжий.

Хотел переспросить (то ли шутит Одиссей, то ли намекает на что-то), да только не стал. Лаэртиду было явно не до толстячка с Эвбеи. Повозки уже грузились – с шумом, с толчеей, с бестолковщиной. Посольство снаряжали на скорую руку, и перепуганная челядь полосатыми осами носилась вдоль вытянувшегося возле городских стен обоза. Менелай еще поутру уехал в Коринф, чтобы к сроку подготовить корабли.

Любимчик тоже торопился, надеясь успеть – вернуться на Итаку к рождению наследника – обязательно наследника! Почему-то он был уверен, что Пенелопа подарит ему непременно сына. Даже имя придумал – Телемах, Далеко Разящий. Ну еще бы, сын лучника!

Я не спорил – оракулам виднее. Интересно, рыжим ли будет Лаэртов внук? Ой, рыжим!

– Говорят, умный он, Паламед, – продолжал Любимчик, рассеянно поглядывая на суетящихся слуг, грузивших на повозку какие-то неподъемные кули из рогожи. – Предложил, например, серебро с печатью отливать.

– С печатью? – невольно заинтересовался я. – Зачем?

Лаэртид усмехнулся – весьма-а-а снисходительно! И вправду, откуда мне купеческую премудрость ведать?

– Ну, понимаешь, Диомед... Сейчас мы серебро в слитках возим, каждый раз взвешивать приходится, на части рубить. А если сразу отливать – определенного веса? И с печатью царской, чтобы сомнений не было? Здорово, правда? Говорят, в Азии уже кто-то пробовал. А еще Паламед предложил новые значки для письма, вместо сидонских. Чтоб проще запоминались. Серьезные люди его, Паламеда, знают. Под его слово Дом Мурашу сотню талантов отвалит!

– Ну и занимался бы своими значками! – озлился я. – Чего это он про войну распелся? Дом Мурашу серебра отвалил?

Одиссей задумался, качнул головой:

– Мурашу? Это вряд ли, тут иная игра... Ладно, приеду в Трою, разберусь. С Еленой-то несложно будет, а вот все остальное...

Переспрашивать я не стал. Одно ясно – задумал что-то рыжий. И хорошо, если так. Вдруг повезет? Утрем нос пухлому!

– Да что мы все о нем? – махнул лапищей Любимчик. – Ты-то как? Не поговорили даже с этой запаркой! Про жену не спрашиваю...

– И не надо! – подхватил я. – Про нее, богоравную, не стоит!..

– А твоя Амикла? Ты рассказывал...

Он поглядел на меня – и не стал договаривать. Видать, все у меня на лице написано было. Паламедовыми значками.

– Та-а-ак! А ну, выкладывай!

Я оглянулся, поморщился. Ко времени ли? Вот-вот обоз тронется.

– Выкладывай, говорю!

Я и выложил.

Слушал, не перебивая, отвернувшись даже, только головой рыжей качал. Наконец почесал нос, на меня взглянуть изволил:

– Дурак ты!

Отворил я рот на ширину горита[33], набрал в грудь воздуха. Поразмышлял. Потом еще поразмышлял – уже основательнее. И рот сам собою затворился.

Дурак и есть!

– Беги к ней, на колени падай, на брюхе ползай, умоляй! Думаешь, если ты ванакт...

Ох, и плохо мне стало!

– Да ничего я не думаю, Одиссей! Ничего я не думаю!..

– А зря! – отрезал он. – Это и царю царей иногда полезно. Любил, разлюбил!.. Любовь – это тебе не война, не копьем с перепою куда попало тыкать! Думаешь, любовь – она, как добыча достается? Отбил, притащил – и счастлив всю жизнь? Да тут не слов, не крови даже – души жалеть нельзя! Знаешь, проба в таких делах есть, вроде как для серебра...

Я вздрогнул. Серебро... Неверный колдовской свет над лесной поляной...

Что я наделал, Светлая? Что я наделал?

– Ответь – не мне, не вслух, себе ответь: она бы за тебя умерла? А ты за нее?

Мне бы возмутиться, мне бы крик поднять. Мальчишка безбородый меня учит! А ведь учит! Только я не возмущался, я на вопрос отвечал.

Как она сказала? «Любят просто – как и умирают...»

А я даже не окликнул, когда она уходила! Ведь для того и уходила, чтобы позвал!

Ой, дурак!

– Осознал? – вздохнул Любимчик. – Нет, не осознал еще, потом поймешь. Если только не поздно будет... Все, пора, поеду за Еленой! Привет передавать?

Я даже не ответил – только лапищу его, тетивой иссеченную, пожал. Дурная мысль в голове бронзовым гвоздем засела. Все мы толпой, орущим стадом, на Прекрасную накинулись, прокляли ее, богиню нашу, за то, что от мужа ушла. А меня вот Амикла бросила – и правильно бросила меня, дурака!

А может, Менелай ее тоже не окликнул?

* * *

Закат над Микенами, закат... Над приземистыми серыми башнями, над дальними, зеленеющими редким лесом холмами, над плоскими черепичными крышами, над белыми куполами гробниц, где вечным сном спят давние владыки Златообильных...

Закат, закат...

Под ногами – глыбы, неровные, вытертые и выбитые за долгие-долгие века. Микенские стены – страшные, неприступные. Поглядишь – и дух захватывает. Кто же этакое наворотить мог?

На стену нас сам Агамемнон привел – похвастаться. Даже не привел – на колеснице привез. Прошла по стене колесница, и камешка не зацепила. Поглядел на нас Атрид, нос к небу задрал. То-то, мол!

Мы и не спорили. Головами покрутили и назад пошли. А я остался – закатом полюбоваться.

Красиво!

Про эти стены (как и про наши, аргосские) мне дядя Эвмел как-то рассказывал. Конечно, не киклопы одноглазые их громоздили. Дурные они, киклопы, камень на камень пристроить не могут. Есть легенда, что это гелиады, дети Солнца, руку приложили – когда над нашей землей правили. Их нет, а стены остались. Читал я на одной табличке, будто в Океане, что все наши Номосы бесконечной рекой обтекает, был когда-то громадный остров. Там и стояла их, гелиадов, столица – пока Поседайон Землевержец трезубцем не ударил. И острова уже нет, и гелиадов. Последние из них, говорят, по дальним лесам живут, одичали, лик зверовидный приняли. А может, и зря болтают!..