Альпийский синдром - Михаил Полюга

– Пользуйтесь, Николаевич! – сказал старший лейтенант Нетудыхата, когда выпивали по поводу регистрации, и не удержался, подкузьмил: – Еще чего найдете на чердаке – пулемет или такую-сякую бяку, – мы и ее оформим, палите себе на здоровье.

И я стал палить. «У-у-ух!» – разносилось эхо, и утка валилась, еще утка и еще. При этом приклад был расколот, цевье болталось, в стволе намечались каверны, мушка и вовсе отсутствовала. Но ружье ухало, эхо раскатывалось и множилось, утки валились на воду, в прибрежную осоку. Охотничье счастье, древний неистребимый инстинкт на убийство, черт с рогами – «у-у-ух!..»

Потом я перебрался в Приозерск, приобрел вертикалку, а одностволку презентовал Игорьку – и с охотничьей удачей было покончено.

Тут в метре от меня раздался громкий плеск, сверкнуло серебро чешуи, – и я отпрянул от неожиданности, ноги ушли в ил, вода плеснула через верх химзащиты и влагой охолодила мне грудь.

– Чтоб тебя! – выругался я, нащупывая ногами, где повыше.

Солнце уже поднялось над противоположным высоким берегом, клочья тумана опали, ушли в воду, и вода искрилась в лучах серебристым слепящим светом. И там, у противоположного берега, и в стороне от моего ненадежного укрытия, у камышовых зарослей, плескались и ныряли несколько коричнево-сизых и черных уточек. Где-то за изгибом ставка грохнул выстрел, еще один, но проклятые птицы и не думали пугаться – плескались и ныряли, как будто смерть от раскаленной дроби была не про них. А надо мной и рядом со мной, на расстоянии выстрела, ни одна не пролетала, словно кто пошептал над этим проклятым, гиблым местом и навсегда отвадил дичь, отогнал.

Тут я наконец почувствовал, как устал, как обрыдло все вокруг – вода, обжимавшая химзащиту, упорно сдавливающая плотной массой, вязкая тина под ногами, гнилостный запах меж стеблями камыша. Вдруг стало неуютно и жутко, и захотелось немедля туда, на сушу, к Даше, горячему кофе и теплому одеялу, к сухой, горько пахнущей траве. Знаменитое «Полцарства за коня!» перефразировалось в мозгу на полцарства за твердую землю под ногами!

Я задвигался, переступая с ноги на ногу, снова зачерпнул воды, злобно, в полный голос выругал Костюка:

– Скотина! Черт неумытый!

В ту же секунду, как по волшебству, раздался трескучий звук моторки, и лодка показалась из-за камышового изгиба ставка.

– Эй, сюда! – замахал я рукой, испытывая огромное облегчение оттого, что мучениям пришел конец.

Костюк ответно помахал мне, затем поднял за крыло и показал убитого селезня. «О-го-го!» – донесся до меня торжествующий крик, и в следующую секунду моторка протарахтела мимо и понеслась к селу.

Неприятное предчувствие охватило меня. Сколько еще стоять, смогу ли выдержать или?.. И не поплывешь в этой гребаной резине – наберется водой и утопит, как пить дать утопит! А если пойти небольшими шажками, пробуя, нащупывая ногами дно? Берег в каких-то тридцати метрах, берег пологий – и дно тоже должно быть пологим.

– Скотина! Черт неумытый! И я идиот, и я идиот!..

И я двинулся к берегу – как и задумал: не торопясь, нащупывая ногами почву. Вода тотчас поднялась и встала у груди. Потом я зачерпнул воду, еще раз зачерпнул. Потом дно ушло, вода хлынула через край, потекла по груди и спине к ногам – и химзащита стала тяжелой, почти неподъемной. Тогда я из последних сил рванулся, дно снова выровнялось, и, едва переставляя ноги, я повлекся к близкому берегу и там, на отмели, рухнул на колени. Патронташ и ружье болтались на шее, ударяли по груди, а я стоял на коленях, смотрел на клочки травы на близком берегу и думал, что, когда выползу, повалюсь на эти жалкие клочки и повернусь лицом к небу. Вот только соберусь с силами и поползу…

Позже, придя в себя и немного отдышавшись, я понял, что мог бы и не выбраться из этой передряги. Еще бы полведра воды за отворот химзащиты, – и меня искали бы водолазы. Расплата настигла бы охотника, прежде чем он успел об этом подумать. А ведь все на первый взгляд выглядело так невинно и благолепно – тихая вода, голубое небо, перистые облака, убаюкивающий шепот прибрежного камыша. Смерть, где твое жало? А жало – вот оно, у самого берега, в спокойной заводи, на небольшой глубине!

– Что такое? – обычно внимательная и чуткая, на этот раз с беспечной улыбкой встретила меня Даша. – Намок? Бедненький! А я рыбку поймала! И сразу отпустила, чтобы не мучилась.

– «Вот пуля пролетела – и ага…» – ответно промычал я, брякнув на траву сапоги, из которых перед тем вылил доброе ведро воды. – Сейчас бы водки. А еще лучше – самогона, градусов под шестьдесят…

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!»

Настал сентябрь – что-то срединное между летом и осенью, когда днем все еще тепло, вечера тихи и прохладны, а ночами уже хочется завернуться в одеяло. А то вдруг рванется под порывами ветра беспокойная сирень, листик промелькнет и свалится, жалкий, ржавый, зашумит за окном и тотчас стихнет мимолетный холодный дождик.

Потом и октябрь пришел и миновал, сухой, безлиственный, тихий.

Жизнь как бы замерла, остановилась, переводя дыхание в преддверии близкой зимы. Ставки притихли, стояли свинцово-серые, с голыми берегами. А там, где спустили воду, сновали подле уловителей рыбхозовские цистерны – загружались и увозили на продажу товарную рыбу. Там же стояли по пояс в воде грубые краснолицые рыбаки в прорезиненных комбинезонах, черпали подхватами усатых красноглазых карпов, тускло-серебряных толстолобиков и «сорную» рыбешку – темно-серого, разжиревшего на дармовщине карася и алюминиевого отсвета плотвичку. Черпали, опрокидывали в огромный ковш – и стрела подъемника со скрипом утягивала ковш на весы.

Почти незамеченными прошли задержания: братьев-цыган из соседней области, совершивших разбойное нападение на Шинкаря, и бандита Чекени, укрывшегося где-то в степях Причерноморья. Что замечать, если вычислили и задержали преступников не наши, а иногородние опера?!

И на работе у меня – в здании прокуратуры, в гараже, на голых ветвях яблонь и вишен – было сонно и рутинно, словно пыль и паутина веков осели и опутали все вокруг.

Тоска, да и только. Пригашенное состояние. Сон с открытыми глазами.

Даже первый тур президентских выборов, состоявшийся в последний день октября, не расшевелил этого сонного царства. Все прошло спокойно и мирно, во второй тур вышли действующий президент и социалист Морозов. Вышли – и черт с ними, с социалистом и новым буржуа! Неинтересно, ни к чему. Пустословие, болтовня, шулерская ловкость пальцев – для идиотов.

Одним словом, «суета сует, – все суета».

Одно радовало: Горецкий почти не появлялся за эти месяцы. Как будто навсегда исчез, канул, провалился в небытие, – лишь ненадолго пересекались мы при сдаче ежемесячных отчетов.

Неожиданно в начале ноября Александр Степанович позвонил, и снова грозное электричество стало скапливаться над головой. Он не заговаривал об ухе и рыбалке, а велел согласовать встречу с преподавателями и студентами Верховнянского колледжа и подготовить для него выступление – «минут на десять, со статистическими выкладками преступности в районе и фабулами наиболее актуальных дел». Встречу я согласовал, речь подготовил, при этом нутром ощущая первые электрические разряды, проскакивающие в воздухе.