Русский с «Титаника» - Владимир Лещенко

Юрий вдруг вспомнил эпизод из виденного накануне отъезда из Санкт-Петербурга «синема». Картина Всемирного потопа, где точно так же на последних клочках суши толпятся обезумевшие люди, спасаясь от бурных волн…

Заметив стоявшего у надстройки Михаила Михайловича, задумчиво курившего трубку, Ростовцев подошел к нему.

– Юрий… – грустно улыбнулся Жадовский, поднимая на него глаза.

Он затянулся «кэпстэном».

– Знаете, о чем я сейчас подумал? Выходит так, что всю мою жизнь я шел к этой ночи. И когда был юнкером. И когда дрался с турками у Баязета и Пловдива. И когда выручил Михея Шутова. И когда сидел в камере Казанского тюремного замка. И когда решил напоследок посетить Монте-Карло. Шаг за шагом – все к этому часу. И может быть, я и родился, чтобы так умереть? Ведь господин Уайльд нашел-таки мне место в шлюпке, а я уступил его одной молодой француженке. Может, чтоб ее спасти, я и жил? И еще…

Сухо ударил выстрел у них за спиной. Обернувшись, Юрий увидел распростертого на палубе навзничь знакомого молоденького офицера, в последнем судорожном движении сжавшего зубами дуло вставленного в рот револьвера.

– Бедолага Моуди! – покачал Жадовский головой.

Он переступил с ноги на ногу и случайно задел саквояж. Тот опрокинулся, и из кожаного нутра на палубу вывалилось ярко сверкнувшее в электрическом свете содержимое.

Золотые кольца, броши, ожерелья, запонки и карманные часы; браслет, украшенный чеканкой с именем хозяйки – «Эмма».

– Когда корабль начал тонуть, – пояснил Жадовский, – наш старший казначей, господин Мак-Элрой, предпочел ждать команды. А потом вообще решил напиться по случаю… И я, так сказать, на свой страх и риск забрал из подотчетного вашему покорному слуге сейфа золото и сложил в этот саквояж. Думал отправить саквояж с последней шлюпкой, но не успел. Забавно, кое-кто из богатых пассажиров специально путешествовал вторым классом, чтобы не привлекать к себе внимание… – покачал он головой.

Жадовский, присев на корточки, принялся собирать драгоценности и аккуратно укладывать их обратно в саквояж.

Юрий, ощутив, как сжалось сердце, отошел в сторону. И тут же почти столкнулся с изрядно пьяным типом в поварском колпаке. Тот старательно выбрасывал шезлонги за борт.

– Видали?! – бросил он Юрию, дыша перегаром. – Я вот людям помогаю – ик! – чтоб было за что держаться в воде. А сам вот. – Он достал из кармана фартука бутылку джина и осушил ее в два приема. – А я вот выпью и согреюсь, вода-то холодная! – Он расхохотался.

И-извини, бра-ат, – изрек он, глядя на Ростовцева, как на старого знакомого. – Больше нет, а так бы дал допить Я хочу побыстрее напиться, но не помогает. Я ни черта не пьянею! От этого только обидней, это ж, видать, моя последняя бутылка в жизни. Ну, согревшись малость, можно и поплавать.

Затем, пошатываясь, подошел к борту и сиганул вниз.

Юрий, пожав плечами, принялся разглядывать окружающее.

Нос «Титаника» уже погрузился. Огни еще горели ниже ватерлинии, и от этого бьющие о борт волны светились каким-то неестественным, призрачным светом.

– Юрий Викторович? – послышалась сзади русская речь.

Герман Иванович Регастик стоял, засунув руки в карманы. На лице его были написаны злая досада и глубокое презрение.

– Если вам все же будет суждено написать вашу книгу, напишите, что капитан Смит просто старый осел, а его офицеры – сборище тупиц! Да-да, так и напишите, они уконтрапупили лучший в мире лайнер! Согласитесь, это надо уметь! – Он зло хохотнул. – И как англичанам удалось стать владыками морей? – Было видно, что Регастик торопится выговориться. – Я пытался добраться до кого-то из них, просил провести к капитану, да где там?! Черт возьми, я бы спас этот корабль! Уж до подхода «Карпатии» мы бы дотянули!

Что за «Карпатия» и при чем тут она, Юрий не особо понял, должно быть, ревельский инженер знал больше него.

– И что бы вы сделали? – поневоле заинтересовался стряпчий.

– Для начала наш «Титаник» можно было облегчить! Как поступали в старину, чтобы облегчить корабль? Сбрасывали за борт пушки, рубили мачты… Это все знают! А только якоря «Титаника» вместе с цепями весят пятнадцать тысяч пудов с гаком! Во всяком случае, выкинув их в море, уже продлили бы жизнь парохода, по крайней мере, на час-другой. Ну почему никому из этих… «морских волков» и в голову не пришло расклепать цепь и выбросить якоря?

А уголь? Тысяча мужчин уж как-нибудь вытащили бы по три-четыре пуда каждый – за час еще тонн двести-триста. Можно было бы выровнять дифферент на нос, чтобы палуба «Е» не погрузилась в воду. Это предотвратило бы переливание воды по этой палубе по кораблю… Достаточно было затопить один-два кормовых отсека. Можно было, в конце концов, высадить людей на айсберг, используя шлюпки… Можно было сколотить и связать за прошедшие два часа плоты – хоть из мебели, хоть из ящиков, как-то бы продержались. Я пытался, я говорил этому ихнему старшему, сэру Генри… И Мэрдоку говорил. Даже слушать никто не стал! Это не моряки, а…. куроцапы какие-то! – в сердцах бросил он.

Сейчас вот я был в салоне, – сменил он тему. – Общество там собралось весьма изысканное. Арчибальд Батт, Миллет, Кларенс Мур и Бен Гугенхейм… И что вы думаете они делают? Ха! Они сели за ломберный стол и режутся в карты словно на светском рауте! Один из них проигрался и попросил взаймы у Астора. И тот дал ему сто долларов – с условием вернуть сразу по возвращении на берег! Ха! Безумие какое-то! Просто безумие!

Махнув рукой, Регастик зашагал прочь.

С корабля уже начинали прыгать люди. Шлюпочная палуба была всего в десяти футах над водой, и некоторые благополучно добрались до спасательных шлюпок.

Мужчины, женщины, дети, старики и молодежь, католики и протестанты – все покорно готовились принять смерть. Десятки людей стояли на коленях на все более кренящейся палубе.

А над воплями и рыданиями звенел глухой глубокий голос.

– …И я видел новые небеса и землю обетованную, – вещал человек в пасторском облачении. – Небеса и земля исчезли, и моря не было больше… Все источники великой бездны… и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей… Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, – цитировал пастор Священное Писание. – Я также видел Новый Иерусалим, священный город, спускающийся с небес от Бога, прекрасный, как невеста, ожидающая встречи с женихом. Я слышал громкий глас, раздающийся с престола – так Господь живет среди людей. Он будет пребывать с ними, и они будут его… Он утрет каждую слезу на их глазах. И там не будет больше смерти или горя, плача или боли, когда этот мир исчезнет.

И не один пастор старался нести последнее утешение отчаявшимся.

– Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, – донеслось до слуха Юрия.

Невысокий человечек с косматой бородкой и в затрапезном пиджаке читал канон отпущения грехов перед небольшой толпой истово крестящихся бедно одетых людей. Стоящий впереди них дюжий болгарин в феске рыдал, заливаясь слезами. Грубые корявые пальцы землепашца с трудом складывались в крестное знамение…