Таинственный остров - Жюль Верн

Проходя мимо Герберта, он спросил сдавленным голосом:

– Какой месяц?

– Ноябрь, – ответил Герберт.

– Какой год?

– 1866-й.

– Двенадцать лет! Двенадцать лет! – воскликнул незнакомец и быстро удалился.

Герберт рассказал колонистам о вопросах незнакомца и о своих ответах.

– Этот несчастный потерял счет годам и месяцам, – заметил Гедеон Спилет.

– Да, – сказал Герберт. – Прежде чем мы его нашли, он пробыл на острове целых двенадцать лет.

– Двенадцать лет! – повторил Сайрес Смит. – Да, двенадцать лет уединения, быть может, после преступной жизни, могут повредить человеку рассудок.

– Я склонен думать, – сказал Пенкроф, – что этот человек попал на остров Табор не в результате кораблекрушения, а что его оставили там в наказание за какой-то проступок.

– Вы, вероятно, правы, Пенкроф, – сказал журналист. – Если это так, то вполне возможно, что те, кто его там оставил, когда-нибудь вернутся за ним.

– И не найдут его, – сказал Герберт.

– Но, в таком случае, – сказал Пенкроф, – надо вернуться на остров и…

– Друзья мои, – сказал Сайрес Смит, – не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, как обстоит дело. Мне кажется, что несчастный сильно страдал, что он искупил свое преступление, в чем бы оно ни заключалось, и что его мучит потребность излить свою душу. Не следует вызывать его на откровенность. Он сам, наверное, все нам расскажет, и когда мы узнаем его историю, то увидим, что следует предпринять. К тому же только он и может нам сообщить, сохраняет ли он более чем надежду – уверенность когда-нибудь вернуться на родину. Но я сомневаюсь в этом.

– Почему? – спросил журналист.

– Если бы он был уверен, что его освободят через определенный срок, то не бросил бы в море этот документ. Нет, более вероятно, что он был осужден умереть на этом острове и никогда больше не увидеть своих ближних.

– Тут есть одно обстоятельство, которого я не могу объяснить, – сказал Пенкроф.

– Какое?

– Если этого человека оставили на острове Табор двенадцать лет назад, то можно предполагать, что он уже давно одичал.

– Весьма вероятно, – ответил Сайрес Смит.

– Значит, с тех пор как он написал эту бумагу, прошло несколько лет.

– Конечно… А между тем документ, видимо, написан недавно.

– К тому же можно ли допустить, что бутылка странствовала от острова Табор до острова Линкольна многие годы?

– Это нельзя считать совершенно невозможным, – сказал журналист. – Может быть, она давно находилась неподалеку от острова.

– Нет, – сказал Пенкроф, – она ведь еще плыла. Нельзя даже предположить, что она пролежала известное время на берегу и снова была унесена водой. Близ южного берега сплошные утесы, и бутылка неминуемо разбилась бы.

– Это верно, – сказал Сайрес Смит с задумчивым видом.

– А потом, – продолжал моряк, – если бы документ был написан много лет назад, если бы он пробыл так долго в бутылке, то, наверное, пострадал бы от сырости. Ничего подобного не произошло, и бумага прекрасно сохранилась.

Замечание моряка было верно, и этот факт был необъясним. Все указывало на то, что записка написана незадолго до того времени, как ее нашли. Больше того, в ней были приведены точные указания широты и долготы острова Табор, что указывало на довольно основательные сведения ее автора в области гидрографии, которыми не мог обладать простой моряк.

– В этом снова есть что-то необъяснимое, – сказал инженер. – Но не будем вызывать нашего товарища на разговор. Когда он этого пожелает, друзья мои, мы с готовностью его выслушаем.

В течение последующих дней незнакомец не произнес ни одного слова и ни разу не покидал плато. Он обрабатывал землю, не зная отдыха, не отрываясь ни на минуту, но неизменно держался в стороне. В часы завтрака и обеда он не заходил в Гранитный Дворец, хотя его не раз приглашали, и довольствовался сырыми овощами. С наступлением ночи несчастный не возвращался в отведенную ему комнату, а укрывался под деревьями; в дурную погоду он прятался в углублениях скал. Таким образом, он продолжал жить так же, как жил в те времена, когда не имел над головой иного приюта, кроме лесов острова Табор. Все попытки заставить его изменить свой образ жизни оказались тщетны, и колонисты решили терпеливо ждать. Наконец пришло время, когда у него, властно побуждаемого совестью, как бы невольно вырвалось страшное признание.

10 ноября, часов в восемь вечера, в сумерки, незнакомец внезапно появился перед колонистами, которые собрались под навесом. Его глаза как-то странно сверкали; у него был такой же дикий вид, как прежде, в тяжелые дни.

Сайрес Смит и его товарищи были поражены: зубы незнакомца, охваченного страшным волнением, стучали, как в лихорадке. Что с ним случилось? Неужели общество ближних было для него столь невыносимо? Или ему надоело жить среди порядочных людей? Быть может, он тосковал по прежней дикой жизни? Видимо, да, так как незнакомец вдруг отрывисто и бессвязно произнес:

– Почему я здесь?… По какому праву вы увезли меня с моего острова? Разве может быть между нами какая-либо связь?… Знаете ли вы, кто я такой, что я сделал, почему я был там… один? Кто вам сказал, что меня не оставили нарочно… не осудили на смерть? Знаете ли вы мое прошлое?… Уверены ли вы, что я не украл… не убил кого-нибудь, что я не негодяй, покинутый всеми, обреченный жить, как дикий зверь, вдали от всех?… Скажите, знаете ли вы это?

Колонисты молча слушали несчастного. Слова вырывались из его уст как бы помимо воли. Сайрес Смит хотел его успокоить и подошел к нему, но незнакомец быстро попятился.

– Нет! Нет! – вскричал он. – Одно только слово: я свободен?

– Вы свободны, – ответил инженер.

– Тогда – прощайте! – воскликнул незнакомец и, как безумный, бросился в лес.

Наб, Пенкроф и Герберт тотчас же побежали к опушке, но вернулись одни.

– Ему надо предоставить свободу, – сказал Сайрес Смит.

– Он никогда не вернется! – вскричал Пенкроф.

– Он вернется, – возразил инженер.

С тех пор прошло много дней, но Сайрес Смит – не было ли это предчувствием? – упорно и непоколебимо продолжал утверждать, что несчастный рано или поздно вернется.

– Это последний протест грубой натуры, которой коснулось раскаяние, – говорил он. – Теперь одиночество покажется ему страшным.

Тем временем колонисты продолжали всевозможные работы на плато Дальнего Вида и в корале, где Сайрес Смит намеревался построить ферму. Излишне говорить, что семена, собранные Гербертом на острове Табор, были заботливо посеяны.

Плато представляло собой в то время большой огород, тщательно распланированный и содержавшийся в полном порядке, и колонистам не приходилось сидеть без дела.