Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Встречи в Генеральной дирекции народных культур Министерства народного образования, в Национальном институте индеанистики и в Институте антропологии не только еще больше подогрели мой интерес к самобытным культурным традициям Мексики, но и породили дерзновенные идеи в отношении моей дальнейшей работы в Институте Латинской Америки.

Действительно, если, по утверждению известного мексиканского социолога-специалиста Феликса Баэса, «наиболее стойкой формой мексиканской самобытности остается культура речи, где на основе смешения индейских языков с испанским и в результате взаимодействия очень разных образов и понятий преображаются или заново слагаются пословицы, поговорки, легенды…», то почему бы не создать в ИЛА новый сектор, сектор изучения народных культур? И не только Мексики, но и других стран Латинской Америки?

Такое предложение я не преминула вставить в свой официальный отчет.

Распалившись собственной инициативой, я тут же направилась в книжные магазины на Авениде Хуарес, где среди роскошных книг и альбомов, о которых и не мечталось скромным советским книгоиздателям, бнаружила несколько толстых сборников мексиканских пословиц и поговорок. Если к ним присоединить уже имевшиеся у меня аргентинские, кубинские и венесуэльские народные речения, то могла бы получиться интересная — и научная, и литературная — работа. Правда, переводить на русский иноязычные пословицы архисложно, но и адски интересно. Чем черт не шутит?

Нагруженная полученными в мексиканских научных институтах фольклорными материалами и приобретенными по теме книгами, а также не забыв купить шерстяную шаль и сувенирный — бронзовый, инкрустированный перламутром — ацтекский календарь в подарок маме (денег-то у «американской туристки» было всего двадцать долларов), я вернулась в Москву.

Московская жизнь, однако, направила мои мысли и стопы в совсем другом направлении, вернула к действительности, отрезвила.

Начинался 83-й год. Маме — 80 лет. Во время моего отсутствия она оставалась на попечении нашей харьковской родственницы, старой и бодрой тети Кати. При моем возвращении мама даже не поднялась с кресла: болят ноги. Она теперь вообще с большим трудом передвигалась, хотя храбрилась и никогда не жаловалась. Я звонила ей из Мехико по телефону, а когда уходила в институт, оставляла ей еду и аппарат возле кровати и спешила вернуться домой: тоскливо ей было лежать одной в квартире, хотя бы и с телефоном под боком.

В том же 83-м году мой рабочий стаж составил тридцать пять лет. Почти четыре десятка лет пребывания на государственной службе — срок более чем достаточный для получения пенсии кандидата наук в 120 рублей. В то же время мне в который раз стало ясно, что в политизированном институте нет места серьезным культурологическим исследованиям. Двухтомный энциклопедический справочник «Латинская Америка», с его островами культуры, наконец вышел в свет. Мне оставалось либо вернуться к социологическим изысканиям на базе марксизмаленинизма, либо ограничиться чисто информационным, но тенденциозным освещением экономических и политических событий, чего не слишком хотелось, ибо творческий перевод привлекал все более и более.

Единственно правильный выход из ситуации нашла мама. И оказалась, как всегда, права.

«Уходи из института, хватит там работать», — решительно сказала она и помогла поставить крест на моих дурацких колебаниях. Суммы наших пенсий — сто двадцать плюс семьдесят рублей — вполне хватало на прожитие. Да еще набегали и литературные гонорары.

Сразу на душе стало легче — и дома можно быть постоянно, и всерьез заняться наконец переводом, не отвлекаясь на оправдание своей трехсоттридцатирублевой зарплаты.

Это был мой третий «уход по собственному желанию» (первый — из Министерства внешней торговли, второй — из журнала «Иностранная литература» и теперь из ИЛА), но, совершая эти кульбиты, я смотрела только вперед — и ни о чем не жалела. Точно так же я была настроена и в этот раз.

Весной 83-го года, аккурат ко дню рождения мамы 23 марта, завершилась моя деятельность на советское государство, и начался благодатный труд только для себя.

Институт, мне думается, вполне оценил мой добросовестный труд, ибо в целом-то я потрудилась не так мало, хотя едва ли можно считать социально-политические работы института большим вкладом в мировую латиноамериканистику. Но в науку «советскую» — да, несомненно. Трудиться было иной раз до чрезвычайности просто: Фидель Кастро — ангел небесный, Аугусто Пиночет — черт о семи рогах, США — всему виной, а компартии Латинской Америки — основная движущая сила прогресса, хотя в некоторых компартиях число членов было меньше, чем в Московском обществе «Рыболов-охотник». Перина постелена мягкая, да спать было жестко.

При всех отпущенных благодарностях институт на вторую медаль «Ветеран труда» не расщедрился. «Не положено», — сказали, ибо одну такую медаль мне уже выдали в Союзе писателей СССР. И правильно, надо довольствоваться тем, что получаешь, хотя в игрушки играть я любила с детства: тряпичная плосколицая кукла Катя, песочный красавчик «Жигули»… Впрочем, такая медаль — бляшка с серпом и молотом на черном фоне и на серой ленточке — не знак отличия «За долголетний добросовестный труд» и не красивая игрушка, а, скорее, просто символ пенсионерного бытия.

Летом 83-го я, свободная советская гражданка, собственноручно и на собственном автомобиле повезла маму на свежий воздух.

Июль месяц мы провели в Доме творчества «Малеевка», что возле Рузы. Жили не в главном корпусе, а в маленьком коттедже, где создается почти полное впечатление жизни на даче. Мама выползала под солнышко на крыльцо, а я приносила ей обедужин из столовой.