Лестница Якова - Людмила Улицкая

Гриша сиял глазами, морщинами, смуглой лысиной и каждым волосом своей жидкой бороденки:

– Все! Ты понимаешь, кто здесь композитор? Творец! Партитура написана Им с помощью Текста, записанного с помощью ДНК! Потому что ДНК – азбука Творца! И вот теперь объясни мне, почему твой отец шарахается от этой простой истины как черт от ладана? Это же очевидно! Творец создал Закон, но он и сам подчинен своему Закону. Мироздание осмысленно и многоуровнево. И на каждом уровне постижения есть свой предел. Эта многоуровневость описывается разными способами во всех религиозных системах, и отсюда следует принципиальная познаваемость мироздания. Пойми, если Мироздание познаваемо, то его можно моделировать. Твой отец, который занимается программированием, и лучше всех это делает, отказывается принять Автора всей партитуры! Это непостижимо! И этому есть только одно объяснение: его работа принадлежит следующему уровню, а сам он, личностно, находится на низшем! Но я не могу заставить его совершить прорыв! Каждый это делает в одиночку!

Виктор возвращался из лаборатории, Гриша переключался на него. Диалога не получалось: Гриша произносил пылкие речи, а Виктор временами хмыкал “Да, занятно…”, ел полуфабрикаты, подогретые Мартой в микроволновке, и запивал кока-колой. Гриша, сквозь пламя своего вдохновения, не мог не понять, что его друг ничего не слышит…

Через три дня, не встретив никакого сочувствия со стороны Вити и истратив весь заготовленный жар на случайного Юрика, Гриша улетел в Израиль. Юрик проводил расстроенного Гришу в JFK, сел на любимую линию метро А и почувствовал, что вышел из виража без особых ломок и прочих неприятностей исключительно путем интеллектуального напряжения, самого мощного за всю его жизнь. Он не помнил деталей того, о чем сообщил ему Гриша, но осталось ощущение полета и парения…

Сидел, глядя в окно – поезд еще не нырнул под землю, – и вслушивался в мелодию, возникшую в голове. Он успел только вспомнить, как говорил Гриша – вся музыка записана на небесах. Он ехал в сторону Манхэттена, за час доехал до конечной остановки South Ferry, к этому времени мелодия совершенно сложилась, со странным крючком в начале, с повтором, в котором крючок распрямлялся, давал росток, потом второй, ее можно было бы даже изобразить графически, но сначала хорошо бы ее проиграть. Выйдя из метро, он сел на набережной, вытащил гитару и сыграл, насколько возможно, все от начала до конца. Вещь была стройная, как рыба, легкая, как птица, и совершенно живая…

К вечеру он добрался до Houston-street, зашел к старому Тому Дрю, хозяину магазина-мастерской барных стоек и всякой клубной мебели, и тот предложил ему поработать. Это было отличное предложение. Том, старый хиппи, давно уже был положительным гражданином. На путь праведный определила его дочка Эгнис, родившись с тяжелым диэнцефальным параличом. Мать девочки бросила их, когда девочке и года не было, с тех пор он, в душе оставаясь хиппи, работал как проклятый, не пил и не кололся, даже и не курил, возился с выросшей дочкой, превратившейся в несчастное исчадие ада, но к хиппующим музыкантам относился с нежностью и скрытой завистью. Его несостоявшаяся судьба…

Юрик остался ночевать в подсобке. Снился Гриша, говорил что-то Божественное, его сменил Мики в растянутой красной майке, страшно ругался по-испански, непонятно и почему-то очень смешно.

Жизнь опять покатилась по-старому. Юрик двигал тяжеленные барные стойки, сочинял музыку, играл в разных группах, слушал всякую этномузыку, курил марихуану, первое время избегал тяжелых наркотиков, менял работы, жил где попало, но к очередному приезду Норы выстраивался в приличного мальчика. Каждый раз это становилось все труднее.

Наркотики стали привычным и необходимым обстоятельством жизни, просроченным кредитом, за который непременно придется платить. Это он уже понимал.

Ни на одной работе он не мог удержаться. Стал раннером, разносчиком наркотиков. И сам сидел на них прочно. Спайк, заслуженный работник героинового фронта, давал ему дозу за десяток разнесенных по адресам. Ночами носился по городу за премиальную дозу героина, вечерами играл где придется, иногда на улице… Однажды в маленьком скверике услышал, как уличный музыкант играет его музыку. Сел рядом, послушал. Играл парень плохо. Но все равно это было удивительно – его музыка зажила отдельно от него…

Дважды Юрика арестовывала полиция – с наркотиками. Отпускали. Полицейские прекрасно знали устройство этого бизнеса и понимали, что все раннеры – жертвы жуткой своры наркодельцов, деньги их пропахли смертью молодых идиотов. Судейские были погуманней: у них было негласное правило – сажали попавшегося раннера на третий раз. После двух задержаний Юрик готовил себя к мысли, что в его положении тюрьма могла быть не самым худшим вариантом.

Третий раз его взяли в конце 1999-го, под самый Новый год. Взяли вечером, ночь продержали в участке, наутро назначен был суд. Все делалось быстро. В зале суда сидели ожидавшие быстрого приговора черные ребята, половину из них Юрик знал в лицо, с одним, басистом, играл года три тому назад. Грозило им по пять-шесть лет, и Юрик прикидывал, сколько же ему лет исполнится, когда он выйдет. Получалось тридцать.

Дело шло в быстром темпе – по десять минут на каждого. Спасение пришло от компьютера. Закинули его фамилию – прежних задержаний не обнаружили. Ошарашенный таким везением Юрик долго соображал, какой компьютерный бог его спас. Сообразил: спасли буквы. Написание фамилии. Он носил фамилию матери, Осецкой. Было два варианта написания – Osetsky и Osezky… Во время последнего задержания у него не было никаких документов, и фамилию записали со слуха. Вторым способом… Его отпустили. Он вышел из здания суда и сел на ступени. Идти сил не было. И куда?

С трудом добрался до Лонг-Айленда. Марта ужаснулась и позвонила Норе в Москву. Через две недели Нора прилетела в Нью-Йорк.

24 июля

Яшечка! Пишу на чемодане, сидя на полу. Ведь я же в Татарии – и оттого легко переношу неудобства. Сначала о горестях – их было немало. Геня мучил в дороге. Высовывал ноги из окна вагона, вывешивался, бегал на площадку, изучая технику, чуть было не остановил поезд, и т. д.

Я нанервничалась с ним и почти не спала: у него вдруг повысилась температура. Прибыли в Феодосию в 3 ч. дня в ливень. Намучились. Пришлось таскать вещи, далеко тащиться по лужам к катеру, очень спеша, тк кк катер уже был на отходе. Забыли в вагоне постель, бегали назад, нашли и т. д. Многим я обязана одной милой немецкой чете. Они буквально спасли меня. Взяли Генриха под свое покровительство, помогали перетаскивать вещи, проявили массу заботы. Очутились на катере. Ошеломила меня невиданная природа. Об этом почти невозможно писать. Только знаю: в те первые минуты преобразились частицы души. В таблице ее элементов заполнилась новая клетка. Собственными глазами коснулись величия мира. Точно рукой притронулись к нему.

Приехали в Судак в 11 ч. вечера. (На катере Геня спросил: есть у нас пища? Я дала ему ¼ курицы и хлеба – все быстро съел. Немножко качало: он побледнел страшно. Но мы его уложили головой пониже, и все обошлось.) Темная ночь. На пристани (один мостик, и больше ничего) идут разговоры о бандитском налете, случившемся накануне. Обобрали до нитки целый пансион. Стали мы со спутниками искать пристанища. Мотались во тьме по Судаку. Везде переполнено, никуда ни за что не пускают. Провели ночь на берегу моря. Уложили на тюфяк Геню (совсем скис и просился назад в Москву) и всю ночь прободрствовали подле него: боялась, чтоб он не раскрылся во сне. Значит, три ночи не спала и не раздевалась. На другой день бросились искать: КОМНАТ НЕТ. Судак переполнен. И многие едут обратно и дальше. Решаю, что мне невозможно одной с ребенком мотаться неизвестно куда. К вечеру нашла комнату за 35 руб. Поехали за вещами – приезжаю: “Извините: ошибка – комната уже сдана”. Чуть не расплакалась. Заведующего дачей нет (дачный пансион коллективный), вернулась на берег и умолила пустить на ночь в контору морагентства. Наутро объехали на линейке Судак и разыскали заведующего: объявила ему, что выезжаю на дачу, сяду в передней и буду сидеть, пока не даст комнату, иначе привлеку его, кк официальное лицо, за использование комнат в целях частного обогащения. Пригрозила депешей в наркомат к мужу. Словом, действовала в боевом порядке. Человек оказался тщедушный и наивный. Голос у меня громкий, дикция четкая, а главное – полная убежденность в своей правоте. Через шесть дней я буду в своей комнате (и в очень хорошей). Эту ночь спали на полу. Все время не раздеваюсь. Сегодня живущая здесь дама предложила мне жить несколько дней в ее комнате, до приезда ее мужа (он на днях приедет).