Роковой романтизм. Эпоха демонов - Евгений Жаринов

В пригородном саду Китс слышит вечного соловья, пение которого могли слышать и Овидий, и Шекспир. Он чувствует свою обреченность и противопоставляет свою близкую смерть бесхитростной трели незримой птицы, птицы-призрака. Она и пела другим поэтам, а ночь была нежна, и нежна по-особому, как любящая женщина нежна к тому, кого любит, и кто вот-вот исчезнет, став лишь звуком. Это как у Бунина, который всю жизнь своей героини заключил в «легком дыхании», в морозном «апрельском воздухе». Вот она, лирика в ее чистом виде, когда мимолетное обретает статус вечности, как импровизация великого саксофониста Чарли Паркера, которого современники звали «птичкой». Китс как-то писал, что стихи должны появляться сами собой, как листья на дереве. Не в этих ли ветвях и скрылась его бессмертная душа, поющая о том, как «ночь может быть нежна», находя отклик в каждой страдающей от любви душе.

Перси Биши Шелли (1792–1822) был представителем английского романтизма и замечательным поэтом-лириком. Однако в целом его творчество отличается от поэзии Байрона, прежде всего, величайшим оптимизмом. Даже в самых мрачных стихотворениях Шелли всегда приходит к жизнеутверждающим выводам. «День завтрашний придет» — эта фраза поэта является лучшим эпиграфом к его произведениям.

Первым значительным произведением поэта является поэма «Королева Мэб» (1813). Несмотря на то что, как писал сам Шелли, поэма получилась как в идейном, так и в художественном отношениях «сырой и незрелой», она, по дерзости и космической грандиозности замысла, не уступает лучшим созданиям романтического искусства. Она действительно несет на себе печать ученичества: в ней много риторики и дидактики, встречаются поэтические штампы и тяжеловесные конструкции, а некоторые из проповедуемых автором идей, вроде идеи абсолютного детерминизма или апологии вегетарианства как верного средства исцеления человеческой природы, наивны и механистичны. Вместе с тем суровый приговор, который вынес своему детищу Шелли, справедлив лишь отчасти. Произведение Шелли тысячами нитей было связано с прошлым просветительским веком; эта связь проявляется и в особенностях художественной структуры поэмы, и в философских, этических, политических тяготениях ее автора. Основу идеального мира Шелли в ранний период его творчества составляла концепция так называемой великой цепи бытия, согласно которой все во вселенной — от атома до созвездия, от букашки до человека — взаимосвязано, упорядочено, имеет строго определенное назначение. Концепция эта, унаследованная поэтом от предшественников — Шекспира и Мильтона, переосмысляется им и в дальнейшем все больше смыкается с распространенной в начале XIX века шеллингианской «философией творчества». Бытие понимается поэтом как единство, управляемое законами аналогии, как бесконечная вереница идеальных форм единой в своей сущности материи, каждая частица которой связана с другой родственными узами: «Нет в целом мире атома, который Однажды не был частью человека; / Нет капельки дождя в прозрачной туче, / Что не текла б когда-то в чьих-то жилах» (перевод А. Чамеева). Шелли перерабатывает в своем творчестве следующие положения поэтов Ренессанса, а позднее Мильтона и Попа: цепь бытия тянется от Бога, творца всего сущего, к самым низким формам материи; Бог — одухотворяющее начало вселенной. По словам Поупа, «все суть лишь звенья в необъятном целом, Где Бог — душа, Природа служит телом». В интерпретации Шелли великая цепь оказывается лишенной своего высшего звена — в ней не находится места Богу. Развивая в примечаниях к «Королеве Мэб» концепцию мироздания, автор опирается на учение Ньютона и подкрепляет свои выводы цитатами из «Системы природы» Гольбаха и «Системы мира» Лапласа. «Множественность миров, неопределенная безмерность вселенной, — пишет Шелли, — это предмет, о котором нельзя размышлять без благоговейного трепета. Для того, кто правильно ощущает таинственность и величие этого предмета, нет опасности соблазниться ложными измышлениями религиозных систем или обожествлением первопричины вселенной». Идеализм раннего Шелли заключается в том, что, отрицая существование Бога-творца, Шелли утверждает вместе с тем, что в основе всего сущего лежит духовное начало, иными словами, он пантеистически одухотворяет материю. Шеллиевский «дух природы» («Spirit of nature») — это своего рода энергетическое начало, изначально присущее материи, ее движущая сила. В этом смысле его представления об энергии близки взглядам Блейка, о существовании которого Шелли даже и не подозревал, но подобные мысли и романтические взгляды буквально носились в воздухе. Но у Блейка эта энергия материи и есть Зло. Добро же энергией не заражено. Оно пассивно. Итог исторического развития человечества представляется Шелли неразрывно связанным с жизнью природы, космоса; он убежден, что разлитые во вселенной закономерности всеобщего движения не враждебны человеку. Почему? Да потому, что и человек зол по своей природе. Центральная идея, составляющая философский стержень «Королевы Мэб», — идея непрерывного поступательного движения истории. Именно с движением истории, а не с традиционным развитием характера, личных судеб героя связан сюжет поэмы. Автор «Королевы Мэб» «смотрит вперед и вспять», «его мысль странствует в вечности». «Прошлое, Настоящее и Будущее — вот величественные и всеобъемлющие темы этой поэмы», — подчеркивал Шелли в письме к издателю Хукему. Автор анализирует в поэтической форме природу Добра и Зла. Это явная перекличка с «Теодицеей» Лейбница, которую он штудировал еще в университете, стараясь найти философские оправдания своему атеизму.

Поэма написана в форме романтического видения. Волшебница Мэб, фея-хранительница человеческих судеб, является во сне прекрасной девушке Ианте и увлекает ее душу в заоблачные выси, чтобы открыть ей смысл бытия, законы движения истории. Жанр видения позволяет автору создать философско-обобщенную, поэтически впечатляющую картину истории человечества — от ее истоков до теряющихся в вечности контуров будущего. Вечность осмысляется поэтом не как сфера Бога, но как сфера абсолютного добра, истины и красоты, сфера бесконечной и универсальной гармонии, в которой атеист Шелли не находит места Богу. Время же, в восприятии поэта, тождественно истории и представляет собой сферу, лишенную гармонии, сферу, где сталкиваются в непримиримом конфликте добро и зло, истина и ложь, красота и уродство. Как разрешить этот конфликт между быстротекущим временем и вечностью? Вот основной вопрос поэмы.

Человечество, согласно Шелли, сможет приобщиться к вечности, лишь установив на всей земле справедливый и гармоничный общественный порядок: «Тогда седое Время — грозный победитель, / Что в гордом одиночестве так долго / Владычествовал, шествуя неслышно / И повергая в прах народы мира, — / Отступит в страхе…» Но возможно ли это? Ведь с точки зрения вечности жизнь человека столь же эфемерна, сколь эфемерно бытие мельчайшей твари, «которая, как хрупкая зеленая былинка, / Что поутру родившись, / Умирает в полдень, Вселенной служит». Разве мгновенное может противостоять вечности? Вот главный вопрос бытия. Это почти цитата из книги Иова: «Ст. 1–2 Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается».

Но человек способен одолеть всесокрушающее время, наполнив каждый миг своего существования напряженной деятельностью сердца и ума, «согретые огнем кипучей страсти», эти переживания и мысли «длинней и ярче делают мой день». Здесь дает знать о себе философия Фихте, в соответствии с которой творческая личность сама творит Вселенную. Так в поэме снимается противоречие между внутренним и внешним, между конечным и бесконечным.