Башни земли Ад - Владимир Свержин

Между тем корабли подходили все ближе. Несколько тяжелых каракк вошли в порт, иные же остановились поодаль, опасаясь мелей, и вокруг них, точно свора псов вокруг медведя, кружили легкие одномачтовые тартаны, принимая на борт все новых и новых воинов.

— Лис, самое время атаковать.

— Сейчас-сейчас. Мы уже выгребаем. Шо те Стеньки Разина челны. Попроси там турок, шоб не разбегались.

— Сережа, ближе к делу.

— Да я шо, я же это так, в качестве подслащения пилюли.

— Какой еще пилюли?

— Ну, вообще-то она сама по себе довольно кислая.

— Так, конкретнее.

— Ты видишь каракки, ушедшие в порт?

— Да, конечно. Вполне разумно.

— Да разумно — это не то слово! Это просто какая-то многовесельная академия наук. Пока ты с Баязидом политесы разводил, ребята из братства святого Георгия прессанули приплывших с гонцом матросов и выяснили, где находится султанский обоз. И тут глаза у них загорелись, шо маяки в густом тумане.

Я с Вигбольдом насилу убедил Сфорца, шо вообще есть смысл высаживаться на берег вне крепости. Так шо, на закуску после общего десерта у нас может случиться крепость с запертыми воротами и весьма боеспособным гарнизоном. Крепость они нам, рупь за сто, отдадут, поскольку загрузить ее на корабль и увезти нереально. А вот все, шо блестит и отчасти шевелится, особенно из числа прекрасных дам, наши горячие троянские парни, как пить дать, прихватят с собой. Полночи они окучивали Вигбольда на эту тему. Я очень надеюсь, шо магистр не купился, но, сам понимаешь: или да, или нет, или может быть.

— Сергей, почему же ты раньше не сказал?

— О, Капитан, я живо представляю себе твои действия. Картина маслом по сыру. Кладбище отверженных за городской чертой. Дуб. Могилки. Промеж них зарылись в лопухах янычары. И тут им на голову падает эдакий желудь, с нечеловеческим криком выхватывает меч, на всех кладенец, и ну устраивать на этом самом кладбище уплотнение народонаселения. Типа никаких изолированных могил. Не фиг роскошествовать! Так, Вальдар, их же там всего две орты. Ты б к утру управился. А потом чуть свет кинулся бы в синее море, держа в руках компас, и поплыл навстречу эскадре, горя праведным гневом, так, что вода в кильватере вскипела бы.

— Убедил. Что там кардинал?

— Не знаю. Он вчера еще отправился о чем-то перетирать с венецианцами. То ли молится, то ли опохмеляется.

— Ладно, действуем по обстановке. Я уже вижу Сфорца. Они высаживаются на берег.

«Хорошо командуй, щедро плати, казни с умом».

Заповеди кондотьера

Черный, будто обугленный, ворон склонил голову и каркнул с такой безнадежно трагической интонацией, что у телохранителей Великого амира, прошедших за своим господином от Самарканда до стен Константинополя, невольно побежали мурашки по телу. Они видели эту птицу не раз. Везде: и в родных степях, и на заснеженных перевалах Гиндукуша, и в цветущем Гюлистане, и у охваченного пламенем города халифов, Багдада.

Всякий раз, когда он прилетал, стражи шатра безмолвно, точно перед высоким гостем, распахивали полог и склонялись, опуская глаза. Никто не знал, почему так повелось. Всякий, кто стоял в карауле в такие часы, мог поклясться, что кроме обычного карканья из шатра не доносится ни звука. Но также всякий знал историю о том, как один персидский вельможа, не вовремя оказавшийся у обиталища Повелителя Счастливых Созвездий, попытался отмахнуться от пролетающей рядом птицы. Вельможа приехал с посольством и не ведал странного обычая. Но это не остановило Железного Хромца. Он пришел в ярость и велел забить несчастного палками, а потом отсечь голову и бросить останки на прокорм сородичам диковинного чернокрылого гостя.

Видавшие виды стражники с невольным содроганием наблюдали это кровавое пиршество. Они готовы были поклясться, что среди множества налетевших пожирателей мертвечины не было того самого ворона.

Узнав о казни вельможи, посол вознегодовал и потребовал объяснений у Тамерлана. Спустя час все персидское посольство, совсем недавно прибывшее в лагерь Тимура для заключения мира, было казнено, и войска пошли опустошать Персию и возводить новые окровавленные минареты. Так что всякий раз, когда прилетал ворон, стражники спешили впустить его, стараясь даже случайно не встать на его пути.

Тамерлан слушал карканье ворона и точно видел с высоты птичьего полета, как османская конница, преследуя врага, вылетает на широкую поляну и оказывается в западне. Длинные ряды возов, ощетинившиеся остриями алебард, преграждают им путь. Сипаги, смешавшись, пробуют развернуться, но позади их ожидает такая же преграда. Словно мыши, попавшие в кувшин, конники Баязида мечутся по злосчастной поляне, и везде их встречают стрелы, камни, алебарды, копья и что уж совсем непристойно для воина — крестьянские цепы и привязанные к древкам серпы.

Тамерлан сам не знал, как ему удается все это видеть. Он помнил ворона столько же, сколько помнил себя. Из того немногого, что оставил после смерти отец, Повелитель Счастливых Созвездий сохранил только перстень с неизвестным алым камнем, пульсирующим, точно живым, да этого ворона. И хотя Тимур, волею Аллаха, не обладал способностью пророка Сулеймана разуметь язык тварей земных и птиц небесных, он понимал, что тот хотел передать, и словно видел его глазами.

Сейчас амиру представлялось, как вчерашние сербские крестьяне заточенными серпами цепляют головы сипагов, и те летят наземь. Видел поле между возами, залитое кровью, груды мертвых и раненых османов среди бурой травы, коней, мечущихся в ужасе, и торжествующих крестьян. Тамерлан видел, как, склоняя копья, мчит вперед, к шатру Баязида рыцарская конница гяуров, как навстречу им вылетает личная гвардия султана — его агалары. Перемалывая жалкие остатки османского воинства, маршируют стройные ряды наемников, а навстречу им от берега, зажимая в тиски последние свежие орты, бегут сотни вооруженных до зубов франков, а впереди них, рубясь со свирепостью голодного льва, воин в необычайном шлеме, украшенном драконом с человеческим лицом…

А дальше кружащийся ворон показывает корабли у берега, те самые корабли, что несколько дней назад вышли из Константинополя. От их бортов отваливают какие-то небольшие суденышки и перевозят на берег все новые и новые десятки гяуров. «Это измена», — шепчет Баязид, не в силах разжать сведенных яростью зубов. Тамерлан еще наблюдает, как строятся на склоне холма телохранители султана, готовясь дать последний бой. Безнадежный, ибо не по силам горстке храбрецов совершить то, чего не смогла совершить целая армия. Но славной гибелью своей они обязаны дать шанс спастись их несчастному повелителю, доверив жизнь и честь быстроте конских ног.

— Измена! — наконец во все горло закричал Тамерлан, до хруста сжимая кулаки. — Они предали меня!

Стража у входа в шатер опасливо переглянулась. В такой миг Тимур, не слишком заботясь о справедливости, мог велеть казнить первого, кто попадется ему на глаза. Но грозный повелитель сидел, точно в оцепенении, яростно скрипя зубами и сжав руками виски.