Вечная принцесса - Филиппа Грегори

— Да, и с ними ушло знание, — тихо произнесла Мария. — Уже десять лет, как мы оставили Испанию, инфанта, мы не знаем, как оно там сейчас. А мой брат пишет, что люди болеют, а больниц, где бы их лечили, нет. Монахи и монахини в монастырях делают что могут, но им не хватает знаний. Если камень в почках, его выгоняет коновал, если сломана рука, обращаются к кузнецу. За хирургов — цирюльники, зубы рвут на рынке, ломают челюсти людям. Повитухи прямо с погребения идут принимать роды, и половина новорожденных гибнет. Искусство мавританских лекарей, которые знали, как устроено человеческое тело, знали целебные травы, которые утоляют боль, и настаивали на необходимости мыться и соблюдать чистоту, — это искусство утрачено.

— Если знания получены неправедным путем, лучше их не иметь, — упрямлюсь я.

— Может ли Господь быть на стороне невежества, грязи и болезней? — вспыхивает Мария. — Простите, ваше величество, но это нелепица. И вспомните, как ваша матушка говорила, что надо создавать христианские университеты. Впрочем, потом все знающие преподаватели были казнены либо изгнаны по ее приказу…

— Королеве не подобает выслушивать советы еретика, — твердым голосом заявила леди Маргарет. — Ни одна англичанка не обратится к мавру.

— Прошу вас, ваше величество, — склонилась надо мной Мария.

Мне так больно, что спорить я больше не в силах.

— Оставьте меня обе, сделайте милость. Дайте мне поспать!

Леди Маргарет выходит из комнаты, а Мария задерживается и задергивает оконные занавеси, чтобы мне не мешал свет.

— Так и быть, пусть он придет, — говорю я. — Только не сейчас, когда я в таком состоянии. На будущей неделе.

И она привела его тайком, по внутренней лестнице, которая в Ричмондском дворце через коридор для слуг ведет в личные покои королевы. Меня как раз одевали к обеду, и я приняла его еще не зашнурованная, в сорочке и накидке поверх нее. Только подумать, что сказала бы матушка на то, что в моей туалетной мужчина, к тому же мавр! Но делать нечего, доктор мне необходим. Мне нужен совет знающего человека, как выносить наследника Англии. Потому что не знаю, что там думают остальные, но мне самой ясно: что-то с ребенком, которого я ношу, не так.

Как я и ожидала, лекарь оказался черный, как эбеновое дерево, с черными, как смоль глазами и широким чувственным ртом, с лицом одновременно веселым и полным сочувствия. Тыльная сторона ладоней у него была черная, как его лицо, пальцы длинные и тонкие, ногти розовые, а сами ладони коричневые, с четкими линиями, прочерченными черным. Будь я хиромант, проследила б линию жизни на его африканской ладони, заметную, как пыльный след телеги по земле цвета терракоты. Конечно, он не христианин, а мавр и нубиец, но я подавляю желание тут же прогнать его прочь из моих комнат, потому что мне нужен, нужен, нужен хороший врач!

Поразительно, что такие, как он, грешники, отвратившие свои черные физиономии от истинного Бога, владеют знаниями, которых у нас, христиан, нет. По какой-то неведомой причине Господь не открыл нам того, что эти люди искали и нашли. Они прочли все, что осталось от греков. Потом сами проводили изыскания, изучали человеческое тело, без страха и почитания, будто человек всего лишь животное. Придумывали нелепые теории, а потом бесстрашно их проверяли. Они готовы обсуждать что угодно, никаких запретов не существует. Эти люди многознающи в том, в чем мы невежественны, и я тоже. Я вольна смотреть на него сверху вниз, поскольку он принадлежит к расе дикарей, могу презирать его, поскольку, не веря в Бога, он обречен гореть в аду, но я должна знать то, что он знает. Если он сочтет нужным со мной поделиться.

— Я Каталина, инфанта Испанская, и Екатерина, королева Англии. — Пусть он знает, что разговаривает с королевой и дочерью той королевы, которая победила его народ.

Он склоняет голову, гордый, словно барон:

— Я Юсуф, сын Исмаила.

— Ты раб?

— Я рожденный рабыней свободный человек.

— Моя мать была против рабства, — говорю я. — Говорила, рабство противно нашей христианской вере.

— Однако же она ввергла мой народ в рабство, — замечает он. — Возможно, она придерживалась того убеждения, что высокие принципы и добрые намерения не простираются далее государственной границы.

— Поскольку твой народ не принимает Спасителя, вряд ли имеет значение, что случится с вашими земными телами.

Он улыбается, отчего лицо его чудесным образом освещается изнутри, и тихонько, приятно смеется.

— Думаю, для нас — имеет. Мой народ принимает рабство, хотя мы и судим о нем иначе. Но главное, что рабство у нас не передается по наследству. Рождаясь, ты свободен, кем бы ни была твоя мать. Это закон, и я думаю, очень хороший.

— Какая разница, что ты думаешь, — грубо говорю я, — если ты все равно не прав!

Он снова смеется, будто я сказала что-то очень смешное.

— Как, должно быть, приятно знать, что ты всегда прав, — говорит он. — Но позволь мне сказать тебе, Каталина Испанская и Екатерина Английская, что порой предпочтительней знать не ответы, а вопросы.

Подумав об этом, я говорю:

— И все-таки от тебя мне нужны только ответы. Ты опытный врач? Может ли женщина зачать сына? Можно ли знать, носит ли она ребенка?

— Иногда можно, — отвечает он. — Иногда это в руках Аллаха, благословенно будь его имя, а бывает и так, что мы пока не все понимаем и не можем быть уверены в том, как обстоит дело.

Как суеверная старуха, при упоминании Аллаха я торопливо крещусь, на что он улыбается безмятежно и, воплощенная доброта, вопрошает:

— Что именно тебе хочется знать, да так сильно, что спрашиваешь у неверного? Бедная королева, ты, наверно, очень одинока, если просишь помощи у врага…

В его голосе столько сочувствия, что приходится смахнуть с глаз невольно навернувшуюся слезу.

— Я потеряла дитя, — отрывисто говорю я. — Дочь. Мой врач говорит, что она была из двойни и что второй ребенок еще во мне, что нужно ждать других родов.

— А при чем тут я?

— Я хочу знать наверняка, ношу ли я еще одного ребенка, жив ли он, мальчик ли это и смогу ли я благополучно родить. Это вопросы государственной важности.

— Но почему ты ставишь под сомнение слова своего врача?

Под его прямым, испытующим взглядом я отвожу глаза и уклончиво отвечаю:

— Не знаю.

— Нет, инфанта, я думаю, ты знаешь.

— Откуда же?

— Сердцем.

— У меня его нет.

Он мягко улыбается:

— Что ж, женщина без сердца, о чем ты думаешь своим ясным умом с тех пор, как решила не слышать своего тела?

— Откуда мне знать, что я должна думать? Моя матушка умерла. Самый близкий мне в Англии человек… — Я прерываю себя, не договорив, чтобы не упомянуть Артура. — Я никому не могу верить. Одна повитуха твердит одно, другая другое… Врач не уверен… просто ему хочется верить в то, что он говорит, потому, что король щедр к тем, кто приносит ему добрые вести. Откуда мне знать, как все на самом деле?