Люди тумана. Бенита, или Дух Бамбатсе (сборник) - Генри Райдер Хаггард

Фургон, подпрыгивая на дороге, прогремел по деревне, немногие выбежавшие из домов женщины и дети боязливо посмотрели на него. Вскоре путники достигли скалистой дорожки, которая у стены замыкалась нагромождением больших каменных глыб, взятых из развалин, и кучами колючего кустарника. Пока фургон стоял, а сопровождающие путников макаланга при помощи немногих появившихся теперь мужчин очищали путь, Бенита смотрела на массивную круговую стену, имевшую около сорока футов высоты и двадцать – толщины, выстроенную из чистого гранита, без цемента, и украшенную орнаментом из разноцветных пород камней. В толще стены Бенита различила выемки, в которых когда-то был подъемный мост, уже давным-давно исчезнувший.

– Какое удивительное место, – сказала она отцу. – Я рада, что приехала сюда. Вы все здесь осматривали?

– Нет, мы были только между первой и второй стеной и один раз – между второй и третьей. Древний храм, или что-то вроде этого, помещается на вершине, куда нас не хотели пускать; именно там и зарыт клад.

– То есть вы предполагаете, что там зарыт клад, – с улыбкой поправила его Бенита. – Скажи, отец, кто поручится тебе, что макаланга выполнят свои обещания и впустят вас на вершину в этот раз. Может быть, они возьмут ружья, которые мы привезли, а нам покажут на двери… вернее, на ворота.

– Ваша дочь права, у нас нет никаких гарантий, что нас пропустят; и потому раньше, чем из фургона будет вынут хотя бы один ящик, мы должны обезопасить себя, – заметил Мейер. – О, я знаю, что все это довольно рискованно и что следовало подумать об этом раньше, но теперь уже поздно рассуждать. Смотрите, камни уже отвалили. Вперед!

Длинный бич щелкнул, бедные измученные волы натянули постромки, и фургон въехал в роковую крепость. За стеной виднелось большое открытое пространство, нечто вроде открытой площади, на которой некогда возвышались строения, теперь превратившиеся в груды камней, наполовину исчезнувшие под высокой травой, под деревьями и ползучими растениями. Эта площадь образовывала внешнее кольцо храма; в этом кольце в древние времена были дома жрецов и вождей народа. Пройдя ярдов сто-сто пятьдесят, они приблизились ко второй стене, не такой толстой, но во всем остальном не отличавшейся от первой, и увидели в тени – так как день был жаркий – всех жителей Бамбатсе, собравшихся, чтобы поприветствовать белых.

Когда их разделяло уже только пятьдесят ярдов, путешественники сошли с лошадей и оставили их вместе с фургоном под присмотром макаланга Тамалы. Бенита стала между отцом и Джейкобом Мейером, и все трое направились к сидевшим полукругом туземцам. Здесь были только взрослые мужчины, всего около двухсот человек.

Все они быстро вскочили на ноги в знак уважения к гостям – за исключением одного человека, который продолжал сидеть, прислонясь спиной к стене. Бенита увидела, что все они обладали такой же внешностью, как и их посланцы. Они были высоки и красивы, с печальными глазами и боязливым выражением лиц. Было видно, что эти люди жили изо дня в день в постоянном страхе перед угрожавшим им рабством или смертью.

Круг туземцев разрывался в одном месте проходом, через который Тамас ввел белых; когда Бенита вошла в круг, она почувствовала на себе пристальные взгляды всех этих людей с печальными глазами. В нескольких шагах впереди сидел на земле, прислонившись спиной к стене, человек, голова которого была спрятана под великолепно вышитым покрывалом, наброшенным сверху. Белым пришельцам поставили три стула прекрасной резной работы. Жестом руки Тамас пригласил их сесть, что они и сделали; так как им не подобало заговаривать первыми, чтобы не унизить своего достоинства, то они молчали.

– Будьте терпеливы и снисходительны, – проговорил наконец Тамас. – Мой отец, Мамбо, возносит молитвы к Мунвали и к духам своих праотцев, прося их благословить ваш приезд и открыть ему будущее.

Бенита, которая чувствовала на себе взгляд двух сотен пар человеческих глаз, вначале с нетерпением ожидала, чтобы старца наконец посетило откровение; но вскоре она подчинилась общему настроению и даже стала испытывать некоторое удовольствие от всего происходившего. Эти могучие, старинные стены, воздвигнутые руками неведомых людей и видевшие столько исторических событий и столько человеческих смертей, безмолвное тройное кольцо терпеливых и торжественно настроенных людей, быть может, последних отпрысков культурной расы, согбенная фигура под покрывалом, воображавшая себя в общении со своим божеством, – все было настолько необычно, что вполне заслуживало внимания людей, утомленных однообразием современной цивилизации.

Наконец человек, сидевший у стены, зашевелился и сбросил назад покрывало; из-под него показалась голова седого старца с умным, одухотворенным, аскетическим лицом – таким худым, что на нем были видны все кости, с темными глазами, устремленными куда-то вдаль, как у человека, находящегося в трансе. Он трижды глубоко вздохнул под внимательными взглядами своих соплеменников и обратил свой взор на сидевших перед ним белых людей. Сперва он взглянул на мистера Клиффорда, и на его лице промелькнула тень грусти; затем он посмотрел на Джейкоба Мейера, и это выражение сменилось беспокойством и тревогой.

Только когда его глаза остановились на Бените, в них снова появилось спокойное и счастливое выражение.

– Белая девушка, – проговорил он приятным тихим голосом, – говорю тебе, я могу сообщить хорошие вести: хотя смерть пройдет совсем близко от тебя, хотя ты будешь видеть ее и справа, и слева, и спереди, и сзади, но говорю тебе, не бойся ее. Ты испытала глубокое горе, но здесь ты найдешь счастье и спокойствие, о ты, в которой обитает душа такого же чистого и прекрасного существа, умершего в давно прошедшие времена.

– Смерть пройдет совсем близко от тебя…

Пока Бенита раздумывала над его словами, сказанными с такой глубокой серьезностью, что они дали ей некоторое утешение, хотя она не могла им верить, Мамбо взглянул еще раз на ее отца и на Джейкоба Мейера, но, сделав над собой видимое усилие, смолчал.

– А мне вы не предскажете ничего хорошего, дружище? – спросил его Мейер. – Мне, приехавшему для этого издалека?

Старое лицо сразу сделалось непроницаемым, всякое выражение на нем исчезло, скрылось за тысячей мелких морщинок. Он ответил:

– Нет, белый человек. Мне ничего не поручено передать тебе. Ты такой ученый, можешь сам обратиться к небесам и прочесть то, что в них написано, если только ты сможешь… Пришельцы, – продолжал он уже другим тоном, – я приветствую вас при моих детях и от их имени. Мой сын Тамас, я приветствую и тебя тоже, ты хорошо исполнил возложенное на тебя поручение… Слушайте же: я знаю, что вы устали и хотели бы отдохнуть и поесть, но потерпите немного, ибо мне нужно сказать вам несколько слов. Взгляните вокруг. Это весь мой народ, тогда как прежде нас было столько, сколько весною бывает листьев вон на том дереве. Куда они все девались? Все по вине племени матабеле, лютых собак, которых за два поколения до нас Мзиликази, полководец Чаки, привел с юга в нашу страну, чтобы из года в год грабить и убивать.