Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

– Тебе это знакомо? – спросил царь дьяка.

– Знакомо, государь.

– Чего же молчал? – сердито спросил Шуйский.

– Мало ли грамот сейчас по Москве разошлось. Все грамотные стали. Вот и пишут.

– Не так уж много грамотных в Москве, – возразил Шуйский. – Вот что, – зло приказал он, – взять почерки всех дьяков изо всех приказов и с этой грамотой сличить. Кого найдете, к Пыхачеву Андрею на пыточный двор.

– Попробуем, – сказал дьяк. – Может, и узнаем, кто эти грамотки пишет.

– Надо узнать, кто эти грамотки диктует, – жестко поправил его царь с напором на слово «диктует».

После долгой проверки установили, что грамоты писаны не на Москве. Явились они с Украины.

* * *

С Украины шли не только грамотки. С тысячей тристами человек явился сильный полководец Иван Болотников. Этот человек ничего не боялся. Молодым он попал в плен к татарам и был продан туркам на галеры. Проведя два года за веслом, потерял всякие романтические интересы в жизни, стал решительным и жестким.

После турецких кнутов и собачьей еды в мисках он рвался к воле, почести и богатствам. Все это же он обещал другим. И к нему под знамена Дмитрия стали стекаться уже не дворяне с боярскими детьми, а разбойники и воры, беглые холопы и нищие крестьяне.

Под Кромами со своими тысячей тристами он разбил пятитысячное войско Трубецкого и, соединившись с войском Пашкова, взял и разграбил Коломну.

Тут же он направил грамоты в Москву с обращением к «господину нашему» с предложением «…побивать своих бояр, жен их и их вотчины на себя брать. Бить всех гостей и людей торговых и их именье брать…».

Когда эти грамоты побывали в Москве и вернулись в стан сторонников Дмитрия в село Троицкое (в семидесяти верстах от Москвы), люди Шаховского – рязанские и тульские дворяне – поняли, что общего дела у них с Болотниковым не получится.

Из двух зол они выбрали меньшее и, снявшись однажды утром из своих палаток, ушли с покаянием в Москву. На какое-то время счастье повернулось к Шуйскому лицом.

Вдобавок двадцатилетний воевода князь Михаил Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов у Калуги разбили наголову войско князя Василия Рубец-Мосальского, шедшего на помощь Болотникову.

У Мосальского было удивительное умение привлекать к себе людей и зажигать их своей энергией и целями. Казалось, он знал какие-то неведомые другим секреты русской души. Чем хуже было униженным людям в предыдущей жизни, тем сильнее они тянулись к Мосальскому и тем интереснее им становилось жить при нем.

Когда его ратники увидели своего князя убитым, некоторые из них сели на пороховые бочки и взорвали себя, к дикому удивлению немецких наемников и стрельцов Скопина-Шуйского.

На счастье людей Дмитрия Второго, князь Мосальский был не убит, а просто очень тяжело ранен.

Болотников наглухо заперся в Калуге.

* * *

Неожиданно Казимир Меховецкий получил приглашение от Виленского епископа Венедикта Войки срочно прибыть в Краков.

Приглашение пришло курьерской конной почтой, и это было удивительно. Обычно церковь не располагала такой возможностью.

Быстро собрав все необходимое в дорогу и захватив несколько слуг, пан Казимир срочно покинул Гошу.

В дороге, сидя в карете, он долго ломал голову над тем, для чего он был вызван, и безошибочно вычислил, что дело касается Дмитрия Московского. Но вычислил он не все. В Кракове, к большому удивлению пана Казимира, епископ Войка сказал ему:

– Вы будете приняты лично королем.

…Прием проходил в Вавельском замке при полной и глубокой секретности. Дежурный офицер охраны проводил пана Казимира и епископа Венедикта в большой, мрамором отделанный зал.

В зале горели все свечи. Мрачный Сигизмунд сидел полулежа на покрытой шкурой белого медведя тахте. Сам он был в черной бархатной шляпе, в такой же черной накидке с круглым белым кружевным воротником.

У него было мрачное утонченное лицо с черными заостренными усами и черной острой бородкой.

Венедикт Войка, очевидно, был здесь частым гостем. Он спокойно и уверенно стал расхаживать по пушистому серому ковру, изредка заглядывая сквозь огромное окно на внутренний двор.

К началу беседы в зале появился королевич Владислав.

План разговора, наверное, был уже составлен заранее, потому что вел его в основном Войка, его величество король только изредка делал короткие замечания.

– Скажите, каково здоровье доверенного вам человека?

– Он здоров.

– Насколько ему известно положение в Русии?

– Думаю, настолько, сколько каждому шляхтичу.

– Он не оставил своих намерений сесть на отцовский престол?

– Думаю, что нет и не оставит никогда, – сказал Меховецкий. – Но он достаточно умен и осторожен, даже труслив, и прекрасно понимает, что первый же шаг в этом направлении будет стоить ему головы.

– А если птичку выпустить из клетки с известной поддержкой, насколько велики его шансы добиться своего?

– Шансы не очень велики, но они есть: если мать признает его, если найдутся люди из Углича, которые опознают его, если свое слово скажут дядья Нагие.

– Готовы ли вы, пан Казимир, принять участие в его судьбе в Русии?

– Если это необходимо для отечества, то готов.

– Я не уверен в том, что это необходимо, – сказал Сигизмунд. – Но определенную пользу королевству Польскому это могло бы принести.

– Есть у него какие-нибудь документы, предметы царского происхождения? – продолжил Венедикт Бойка.

– Нет ничего, кроме внешности и характера его отца. Да еще отцовской болезни.

– Какой болезни?

– Падучей, в легкой форме.

– Немного, – сказал Сигизмунд. – Но кое-что есть.

– Еще вот что, – вспомнил пан Казимир. – У меня есть несколько его портретов в разные годы. Мой дворовый художник часто рисовал этого мальчишку.

– Пожалуй, это уже слишком много, – сказал королевич Владислав.

– А в случае достижения трона сможет ли он быть управляем?

– В каком смысле?

– Можно ли будет его направить против турок? Можно ли с его помощью объединить церкви?

– Боюсь, что это будет трудно. Хотя в начальный период он будет, безусловно, послушен.

Венедикт Войка перестал задавать вопросы. Повисла долгая пауза.

– Все, прием окончен, – сказал, вставая, Сигизмунд. Он наклонил голову в сторону пана Казимира:

– Мы вам очень благодарны за все сказанное. Завтра вам передадут мое решение.

Когда Казимир Меховецкий вместе с епископом удалились и король с сыном остались наедине, королевич Владислав спросил: