Фламандская доска - Артуро Перес-Реверте

— И тогда ты прибег к услугам женщины в плаще…

— Да. И тут мне следует кое в чем признаться тебе. Я никогда не пробовал себя в качестве трансвестита, да меня это и не привлекает… Пару раз, еще в юности, мне случалось переодеваться женщиной — так просто, для забавы, как будто собираясь на карнавал или маскарад. Всегда без свидетелей — только я и зеркало… — Сесар усмехнулся при этом воспоминании: удовлетворенно, лукаво и снисходительно. — И вот, когда понадобилось переслать тебе конверт, мне показалось забавным повторить этот опыт. Это было нечто вроде старого каприза, понимаешь? Нечто вроде вызова, если тебе угодно рассматривать его с более… более героической точки зрения. Посмотреть, способен ли я обмануть людей, в порядке игры говоря им — определенным образом — правду или часть ее… Так что я отправился за покупками. Достойного вида кабальеро, покупающий женский плащ, сумочку, туфли на низком каблуке, белокурый парик, чулки и платье, не вызывает подозрений, если делает это с самым естественным видом, да еще в большом магазине, где всегда много народу. Любой скажет: это для жены. А все остальное сделали хорошее бритье и макияж — грим у меня в доме водился, и теперь мне ничуть не стыдно в этом признаться. Ничего слишком — ты же знаешь меня. Только самую малость. В почтовом бюро никто ничего не заподозрил. Признаюсь, это был довольно забавный опыт… и поучительный.

Антиквар испустил долгий, подчеркнуто меланхолический вздох, потом нахмурился.

— В общем-то, — снова заговорил он, на этот раз гораздо менее легкомысленным тоном, — это была та часть дела, которую мы можем считать игровой… — Он взглянул на Хулию пристально, сосредоточенно, как будто подбирал слова, находясь перед невидимой, более многочисленной и солидной аудиторией, на которую считал нужным произвести хорошее впечатление. — А дальше начались настоящие трудности. Я должен был сориентировать тебя надлежащим образом как в первой части игры — разгадке тайны, так и во второй, гораздо более опасной и сложной… Проблема заключалась в том, что, так сказать, официально я не умел играть в шахматы; мы с тобой вместе должны были заниматься исследованием картины, но у меня оказались связаны руки, я не мог помочь тебе. Это было ужасно. Кроме того, я не мог играть против самого себя: мне нужен был противник. Шахматист высокого класса. Так что не оставалось ничего другого, кроме как найти Вергилия, способного вести тебя по пути этого приключения. Это была последняя фигура, которую мне нужно было поставить на доску.

Он допил стакан и поставил его на стол. Потом, достав из рукава халата шелковый платок, тщательно вытер губы, после чего с дружеской улыбкой взглянул на Муньоса:

— Вот тогда-то, после консультации с моим соседом сеньором Сифуэнтесом, директором клуба имени Капабланки, я и остановился на вашей кандидатуре, друг мой.

Муньос сделал утвердительное движение головой — сверху вниз. Возможно, он размышлял о сомнительном характере подобной чести, но вслух не стал давать никаких комментариев. Его глаза, казавшиеся еще более запавшими в полной теней, слабо освещенной комнате, с любопытством взирали на антиквара.

— Вы никогда не сомневались в том, что выиграю я, — тихо произнес он.

Сесар чуть поклонился в его сторону, ироническим жестом снимая с головы невидимую шляпу.

— Действительно никогда, — подтвердил он. — Ваш шахматный талант стал очевиден для меня, как только я увидел, как вы смотрите на ван Гюйса. А кроме того, дражайший мой, я был готов предоставить вам целый ряд отличных подсказок, которые, будучи верно истолкованы, должны были привести вас ко второй загадке — загадке таинственного игрока. — Он удовлетворенно причмокнул, будто смакуя какое-то изысканное кушанье. — Должен признаться, вы произвели на меня огромное впечатление. И, откровенно говоря, продолжаете делать это до сих пор. Вы так восхитительно своеобразно анализируете каждый ход, так последовательно подбираетесь к истине путем исключения всех невероятных гипотез, что заслуживаете единственного титула: мастера высочайшего класса.

— Вы смущаете меня, — отозвался Муньос бесцветным голосом, и Хулия не смогла понять, были эти слова сказаны искренне или с иронией. Сесар, запрокинув голову, безмолвно изобразил довольный смех.

— Должен сказать вам, — уточнил он с двусмысленной, почти кокетливой усмешкой, — что чувствовать, как вы медленно, но верно загоняете меня в угол, постепенно превратилось для меня в источник подлинного возбуждения. Даю вам честное слово. Такого, знаете ли… почти физического, если вы позволите мне употребить это слово. Хотя, в общем-то, вы не совсем в моем вкусе. — Он задумался на некоторое время, как будто решая, к какой категории следует отнести Муньоса, потом, видимо, решил отказаться от этого намерения, — Уже на последних ходах я понял, что вы превращаете меня в единственного возможного подозреваемого. И вы знали, что я это знал… Думаю, не ошибусь, если скажу, что именно с этого времени мы с вами начали ощущать какую-то близость, не правда ли?.. В ту ночь, что мы просидели на скамейке против дома Хулии, отгоняя сон с помощью моей фляжки с коньяком, мы вели долгую беседу относительно психологических черт убийцы. Вы уже были почти уверены, что я являюсь вашим противником. Я с огромным вниманием слушал вас, когда в ответ на мой вопрос вы изложили все известные гипотезы о патологии в шахматах… Все, кроме одной — правильной. Той, о которой вы ни разу не упоминали до сегодняшнего вечера, но которая, тем не менее, была вам отлично известна. Вы знаете, что я имею в виду.

Муньос сделал еще одно движение головой сверху вниз — утвердительное, спокойное. Сесар указал на Хулию:

— Вы знаете, я знаю, а она не знает. Или, по крайней мере, не знает всего. Следовало бы объяснить ей.

Девушка посмотрела на шахматиста.

— Да, — сказала она, чувствуя усталость и раздражение, относившееся также и к Муньосу. — Пожалуй, вам следовало бы объяснить мне, о чем вы говорите, потому что мне уже начинают надоедать эти ваши взаимные изъявления дружеских чувств.

Шахматист не отрывал глаз от Сесара.

— Математическая природа шахмат, — ответил он, никак не реагируя на раздраженный тон Хулии, — придает этой игре особый характер. Наверное, специалисты определили бы его как садоанальный… Вы знаете, что я имею в виду: шахматы как борьбу между двумя мужчинами, борьбу, что называется, вплотную, в которой возникают такие слова, как агрессия, нарциссизм, мастурбация… Гомосексуальность. Выиграть — означает победить отца или мать, то есть того, кто занимает господствующее положение, и самому оказаться сверху. Проиграть — означает быть разбитым, подчиниться.

Сесар поднял палец, прося внимания.

— А победа, — вежливо уточнил он, — предполагает именно это.

— Да, — согласился Муньос, — Победа состоит именно в том, чтобы доказать парадокс, нанеся поражение самому себе. — Он метнул быстрый взгляд на Хулию. — В общем-то, Бельмонте был прав. Эта партия, так же как и картина, подтверждала самое себя.

Антиквар посмотрел на него с восхищенным, почти счастливым выражением.