Очарованный дембель. У реки Смородины - Сергей Панарин

Многие тридевятичи орудовали баграми. Цепляли врага, тащили в свой мир. Покинув границу черной зоны, монстры сгорали, к вящей радости горожан, стоящих в резерве. Силы ополченцев неуклонно таяли.

Вокруг близнецов защищались, наступали, пятились, падали люди. Новые возникали на месте убитых, так же не иссякали четырехрукие умруны. Бывалые дружинники во главе с князем бились вместе, плотным строем. Простолюдины – как придется. Неумение восполнялось страстью.

Хищно горели факелы, ярко мерцало в темном мире серебро. Полчищам Жрайков оно явно приносило боль. Ефрейтор увидел бодренькую старушку, сокрушающую противников серебряным подсвечником. Великаны пасовали перед ней, зачарованные сиянием аргентума.

Богатыря осенила непривычно гениальная идея.

– Серебрайте вмебро собсте! – прокричал он, потом зарычал оттого, что не может донести до соратников простую мысль.

Он повторял и повторял эту белиберду, пока его не понял брат.

– Чем больше серебра, тем легче драться! Собирайте его вместе! Деритесь им! – включился Иван.

Дело пошло веселее. По-прежнему беззвучные супостаты не отступали, но потери их возросли многократно. Люди же устали, многие отчаялись биться против неубывающего противника. Все чаще к звукам гремящих доспехов, тяжелого сопения и боевых возгласов примешивались вскрики раненых.

Вдруг зазвучала музыка. Играла мышь Гамаюн, смело юркнувшая на Черную Колею, хотя Иван оставил серую зверюшку в доме, где ночевали. Маленькие гусельцы – серебряные струны – звучали мощно, разнося чистые звенящие звуки по всей Потусторони.

Музыка, рожденная благородным металлом, сковывала движения нечисти: шипастые руки опускались, кривые сабли валились из разжимающихся пальцев, алые глаза стали гаснуть. Усталые ополченцы навалились на вялых соперников с утроенной силой.

– Играй, Гамаюн! Разговаривай, Рассея! – задорно крикнул Старшой.

Егор перехватил подсвечник у выдохшейся бабульки и ходил в толпе четырехруких смертоносным волчком. Там, где дрался князь Хоробрий, образовалась широкая просека. Заруба лютовал, оправдывая второе имя. Умрунов десятками выпихивали на свет божий. До народа стало постепенно доходить, что армия Злодия не бесчисленна. Безвольные Жрайки отступали. Многие упали в быструю и коварную Смородину. Воды священной реки подхватывали монстров и утягивали ко дну.

Черный глаз навьего солнца серел, не справляясь с сиянием, которое струилось от ополченцев, и каждому становилось очевидным, что близится победа Правды.

Но вот пролетел отпущенный на все про все час, и краешек темного солнца окрасился в малиновый цвет – наяву Чернобог заглатывал Ярило.

На площади перед дворцом люди смотрели в небо, наблюдая, как наползает чернильная тьма на солнышко. Стремительно наступали сумерки, и наваливался адский зной. Карачун, стоявший во главе резерва, шептал какие-то заклинания, а может, молился, призывая на помощь светлых богов.

В Потусторони черный диск постепенно заслоняла большая малиновая монета. Становилось нестерпимо жарко. Воины обливались потом, сбрасывали накаляющиеся доспехи, но крепились. Когда огненное затмение почти завершилось, замолкли гусельцы – расплавились, полопались драгоценные струны. Серебро стекало в руках бойцов, капало наземь. Бурлили, кипели воды священной Смородины.

Парадки братьев Емельяновых пропитались потом. Лица и руки жгло, во ртах пересохло. «Высохнем, как гербарий», – колотилось в висках Ивана. Егор, стиснув зубы, продолжал косить врагов, хотя четырехрукие Жрайки очнулись и принялись драться с прежней скоростью.

– Отходим! – хрипло крикнул Хоробрий, понимая, что рать вот-вот поляжет от нестерпимого жара и оружия неумолимых соперников.

Выходили в потемневшую явь. Солнце скрылось, лишь бледное свечение выбивалось из-за черного диска. Мокрые от пота, измотанные, израненные люди отступили от черной полосы. Тяжело дыша, встали, готовясь встретить страшных умрунов, пересекающих границу. Но Жрайки не появлялись.

– Уж не на другом ли конце вылезут? – спросил пыхтящий, словно кузнечный мех, князь Хоробрий у старца.

– Нет, здесь полезут. В перекрестье, – уверил тот.

Стали ждать, всматриваясь во тьму, клубящуюся над Черной Колеей. Потому не сразу заметили, как по запретной полосе, со стороны городских стен, преспокойненько пришагали трое. Они шли – смоляные силуэты на угольном фоне, и каждый вдруг рассмотрел детально, что впереди решительно идет высокий худой незнакомец, сокрытый от любопытных взоров развевающимся плащом, а чуть позади первого топают двое: баба и мужик. Лицо бабы также спрятано под капюшоном, а мужик не таится. Близнецы живо узнали в нем Перехлюзда.

Троица шла по Черной Колее непринужденно, как по мощеной дороге. Многие даже решили, что переход между явью и навью запечатался. Оказавшись напротив князя, высокий незнакомец остановился. Подручные держались за его спиной.

– Сдайся, Хоробрий, – промолвил худой.

Ивану почудилось, что тихий механический голос смутно знаком… Но лишь почудилось.

– В новом мире ты встанешь возле трона владыки Злодия, – продолжил чужак. – Твоя война проиграна. И вы, братья-витязи, присоединяйтесь к нам. Предлагаю лишь единожды. Крепко подумайте.

– Покажи лицо, мил человек, – предложил Карачун и мягко так махнул в сторону пришлых.

Еле заметное дуновение превратилось в отчаянный шквал. Ветер сорвал капюшон с головы долговязого, и все ахнули – узкое напудренное лицо с тонкими усиками нельзя было не узнать.

– Так ты не посол? Я же говорил, вшивалье! – проговорил Хоробрий.

– Я – великий некромант и колдун, магистр магии дон Педро Аморалес, он же мессир Хулио Образини, ученик самого Вольтаморда и духовный преемник Гензеля фон Дункельонкеля, а также победитель чародеев Мерлина и его друга Мэнсона!

Злодей так выкладывался, произнося все свои регалии, что пудра, словно глазурь, цельной скорлупой отвалилась с аристократического лица, и под ней обнаружилась синяя с черными прожилками кожа и ввалившийся нос.

– Вот клоун! – воскликнул Иван.

– Скоро мох! – добавил Емельянов-младший.

Старшой почесал макушку и наконец догадался:

– Тьфу ты! Скоморох!

– Да, хорошего человека Хулио не нарекут, – подытожил Карачун.

Обретение подлинного лица не слишком расстроило бывшего де Монокля, но хохот, раскатившийся по рядам ополченцев, раздражал.

– Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз, – бросил некромант и раскинул руки. – Пришел наш час!

– Стихи, что ли? – озадачился Иван.

– Нравится моя работа? – черный колдун показал на Колеи. – Скоро все будет таким.

Заруба, в отличие от остальных, смотрел на женщину, сопровождавшую Педро Аморалеса. Шквал, навеянный Карачуном, скинул капюшон и с нее, только лица злодейка не показала – голова была замотана на манер тыпонских ночных разбойников, чьим искусством владел и сам Заруба. По закону, преподанному Лютозару сэнсэем, разведчика, ставшего на путь служения чистому злу, следовало умертвить. Удел ниндзя – работа по найму или ради собственной выгоды. Продажа умений силам тьмы – тяжкий проступок. Женщина была приговорена.