Хищники с Уолл-стрит - Норб Воннегут

– Проблема была не в Сэм.

Выпалив это, Рита тотчас прикусила язык. Я ведь не член семьи. Делиться со мной медицинскими сведениями о Келемене было ошибкой.

Секунду мы оба хранили молчание. Потом мое сознание зарегистрировало слова сестры, как землетрясение магнитудой в семь баллов.

– Чарли был импотентом?! – Мне пришлось изо всех сил держать себя в руках, чтобы не ляпнуть «стрелял холостыми».

– Я уже сказала больше, чем следовало.

Но я отказался закрыть глаза на этот промах.

– Рита, я понимаю, что вы меня в глаза не видели. И прошу прощения, что поставил вас в неловкое положение. Но вообще-то я в беде по уши. Я могу лишиться работы, и у меня проблемы с полицией. Когда я вам позвонил, я и думать не думал выведать что-нибудь конфиденциальное о семье Келемен. – Я помедлил, чтобы слова мои дошли до ее сознания. – То, что вы только что сказали, может снять все мои проблемы.

Быть может, сработала искренность. Может, знакомый акцент – между нами, чарльстонцами, говоря. Что бы то ни было, но по гроб жизни буду в долгу перед Ритой Пинкни за ее ответ.

– Сэм беременна? – предположила она, все еще раздумывая, как ответить.

– Да.

– От меня вы этого не слышали, – заявила Рита.

– И чего же я не слышал? – подтвердил я.

– Помните название той католической школы на Каминг-стрит, прежде чем она слилась с Высшей епископа Ингланда?

– Вы имеете в виду Непорочного Зачатия? – деликатно осведомился я. Тут до меня дошло, и на сей раз я не удержался. – Чарли стрелял холостыми?!

– Мне надо идти.

– Ага, теперь вам хочется поговорить?! – вопросила Мэнди Марис по телефону. – Не вы ли называли меня гребаной гадюкой?

– Каюсь, виновен. Пресса меня напрягает.

– Да я уж вижу. Материал о Келемене пойдет завтра.

Я только-только закончил разговор с сестрой Пинкни. Хуже моя перепасовка с Марис начаться не могла. У «Нью-Йорк пост» свои сроки, сколько бы трупов ни осталось позади.

Тяжеловато выпрашивать любезность у человека, которого назвал «гребаной гадюкой».

– Мэнди, я относился к вам хуже некуда. Я сожалею. Отыграть обратно, наверное, не получится.

– Я не поменяю ни запятой.

– Я вас не виню. Точки тоже можете оставить в покое. – Мне вдруг показалось, что общаться с прессой все равно что продавать продукт: соглашайся с возражениями и меняй позицию. – Но позвольте мне спросить об одном.

– Хорошо.

– Почему это вы ничего не напечатали о вчерашнем приходе полиции?

– Мы решили, что завтра на первой полосе это даст больший резонанс.

– Мои шуры-муры с прекрасной вдовой Сэм Келемен? И конечно же, моя причастность к смерти Чарли Келемена?

– Для человека, не общающегося с прессой, вы осваиваетесь не по дням, а по часам, – подтвердила она. – Я вроде как занята, если вы не возражаете.

Пора закинуть наживку.

– А может, схема Понци даст резонанс побольше? – невинным тоном осведомился я, переигрывая ее слова.

– Какая схема Понци? – навострила она уши.

– Даю вам эксклюзив при одном условии.

– А именно?

– Воздержитесь от любых упоминаний моего имени до четверга.

– Да ни за что, – отрезала Марис. – Подробности я могу узнать у инвесторов Келемена. Пэтти Гершон уже сказала мне о вас все, что мне надо знать.

– Вы с ней говорили?

– Она звонила в понедельник после обеда, – ответила Марис. – И чем это таким вы умудрились так ее достать?

Тоже мне, предмет для разговора.

– У Пэтти своя повестка дня. А друзьям Чарли неизвестно то, что известно мне, Мэнди. Вторая половина истории разыграется завтра. Вы можете быть на месте событий за тридцать минут до того, как у кого-либо из конкурентов хоть забрезжит.

– И кроме вас, подтвердить некому? – поддела она. – Что мне надо сделать?

– Будьте на месте завтра в полдень. В двенадцать тридцать вы получите сигнал о том, куда идти.

– Что за игры плаща и кинжала? Откуда мне знать, что это не розыгрыш?

– Ниоткуда. Откуда мне знать, что вы не напечатаете каких-нибудь мерзостей обо мне?

– Мне нужно что-нибудь, чтобы убедить своего редактора.

Через тридцать секунд мы подвели черту. Я похерил либо все это дело, либо собственную участь. Мне предстояло сделать еще два звонка: один – Романову, а второй – моему секретному оружию.

Я уповал на то, что это сработает.

Насколько припоминаю, «Красное пламя»{109} – кухмистерская возле угла 44-й стрит и авеню Америк. Днем его кабинки, обшитые фанерными панелями, забиты народом напрочь. Меню предусматривает яичницу-болтунью, мясной рулет, бекон и картофель фри, поджаренный дюжиной разных способов. Именно в таких заведениях нью-йоркские трудоголики поглощают антистрессовые трапезы, не обращая внимания на хруст, скрежет и хлопки собственных артерий после каждой вилки, перегруженной жирами.

«Грубость» нигде в меню не значится. Но официантки швыряют на стол королевские порции с таким видом, будто о чаевых и не помышляют, а уборщики посуды маячат над пластиковыми столиками, будто ждут не дождутся, когда можно будет забрать тарелки и послать посетителей куда подальше. Иногда я там перекусываю за стойкой – скорее ради гама толпы, чем из-за вкуса еды.