Влюбляться лучше всего под музыку - Елена Соколова

Снять, не снять обувь? Еще раз скольжу взглядом по немытому уже несколько лет полу и делаю решительный шаг вперед. На этот раз дверь открывается совсем бесшумно. Останавливаюсь на пороге комнаты и качаю головой. Занавесок на окнах нет. Паркет потерт, местами буквально до дерева. Одну из стен занимает стеллаж: эдакий квадрат, поделенный на секции, как шахматная доска. Он сверху и донизу забит всевозможными книгами. Возле другой стены — телевизор. Надо заметить, шикарнейший LED, даже немного не вписывающийся в подобную обстановку.

Ровно посередине — стол, закиданный мусором и газетами, на которых сверху стоит пустая бутылка из-под коньяка. У окна — большой диван. На нем — тело.

Тело!

Боязливо ступаю внутрь и еле сдерживаю рвотный позыв: в воздухе стоит едкий запах перегара. Затыкаю нос, на цыпочках подхожу к лежащему на животе мужчине и с интересом разглядываю. Неторопливо, пристально, запоминая каждую деталь и привыкая к неприятному выдыхаемому им запаху алкогольных паров.

Незнакомец спит. На нем длинный халат, перевязанный поясом на талии, на ногах черные дырявые носки, длинные руки свисают плетьми. Наклоняюсь ниже. Теперь умиротворенное лицо приобретает уже знакомые очертания. Под густой седой с легкой рыжинкой бородой и волосами пару лет не знавшими стрижки угадывается тот молодой парень с фотографии. Да, похож. Это точно он. Только теперь превратившийся в рослого, осунувшегося мужчину, накачавшегося алкоголем до беспамятства.

Стою над ним долго, слушаю ровное дыхание, разглядываю каждую морщинку на бледном лице. Вряд ли. Очень вряд ли. У нас с вами совершенно ничего общего. Зря я пришла. Вы не можете быть моим отцом.

Зря.

Разворачиваюсь и, пытаясь сохранять самообладание, бросаюсь к выходу. Вдруг останавливаюсь у двери и делаю шаг назад. Медленно поворачиваюсь вправо, уже зная, что увижу. Глаза даже в движении моментально выхватили этот желтый прямоугольник на фоне разноцветных корешков книг. В груди трепещет, ноги подкашиваются, но я все-таки подхожу и беру его в руки.

Маленькая рамочка из пластика. Десять на пятнадцать сантиметров. А в ней фото девушки, так похожей на меня. Просто нереально похожей. Прическа по моде тех лет: длинные тонкие пряди тянутся от ушей вниз, а на макушке будто взрыв — волосы пышные, с рваными краями, начесанные и обильные залитые лаком. В ушах массивные клипсы.

Мама.

Моя мама.

У нас дома нет такой фотографии, поэтому рассматриваю ее долго, стараясь запечатлеть в памяти, какой она тогда была: молодой, задорной, с искрящимися счастьем глазами. Такого взгляда, как на этом фото, я, пожалуй, не видела у нее никогда. Ставлю рамочку обратно на полку и в поисках чего-нибудь интересного принимаюсь обходить комнату по периметру, но больше, кажется, ничего подобного нигде нет.

Снова возвращаюсь к дивану, наклоняюсь над спящим мужчиной и тихо говорю:

— Простите.

Но тот даже и не думает двигаться. Видимо, мертвецки пьян.

— Эй, — пробую уже громче, — простите, пожалуйста!

Ни единого признака жизни. Он, вообще, дышит или нет? Только что ведь сопел. Дрожащей рукой касаюсь его плеча, слегка похлопываю:

— Герман. Вы же, Герман, да? Герман Петрович?

Наконец, он начинает шевелиться, но глаз не открывает. Мычит:

— Ннн… Не…

— Вы не Герман? Но я думала…

Тело шевелится, стараясь приподняться с подушки, но тут же падает:

— Не принимаю.

— Что?

— Прих… — Еле шевелит ртом. — Приходите завтра… М… М…

Что он там мелет? Тяжело вздыхаю, глядя, как мужчина с трудом пытается разлепить веки. Наклоняюсь ближе как раз в тот момент, когда он с трудом продирает глаза и щурится, чтобы попытаться меня разглядеть.

— А-а-а! — Вдруг начинает реветь он, словно очнувшийся от спячки медведь, и хватает меня пальцами за щиколотку.

— Аа-а-а!!! — Визжу я, резко дергаю ногой, вырываюсь и бегу прочь.

Хлопаю дверью, сбегаю по лестнице и проношусь мимо той самой девчонки, заходящей обратно в подъезд. Задевая ее плечом, слышу:

— Вот теперь точно привидение увидела. Осторожнее, пожалуйста!

— Извини, — бросаю, мельком обернувшись и увидев, как она потирает ушибленное плечо. — Извини.

И бегу быстрее. Куда-нибудь, только подальше от всего этого ужаса и странного пьяницы с седыми лохмами, густой бородой и пугающими синими глазами.

Паша

Поднимаюсь по лестнице, оглядываюсь по сторонам, толкаю тяжелую дверь и выхожу на воздух. На крыше никого нет. Небо затянуто плотными серыми тучами, ветер с утра заметно усилился, но я все равно решаю остаться. Прячусь за небольшой кирпичной стенкой, там, где меньше дует, сажусь, вытягиваю ноги и смотрю вдаль на высотки, дорожные развязки и черный смог, окутывающий шумный город.

Достаю пачку, вынимаю одну сигарету и закуриваю. Дым, терпкий и горячий, наполняет легкие и разливается приятным покалыванием по телу, отдается едва ощутимым головокружением и вырывается наружу дорожками через ноздри. Подкашливаю, чувствуя, как щекочет в гортани. Я уж и забыл, зачем люди травятся этой дрянью. Хотя бы руки можно чем-то занять. Вот только с мыслями такого не получится. Они всегда со мной, следуют неотступно, раз за разом возвращают в прошлое, туда, где мы на одно острое и короткое мгновение чувствовали себя счастливыми.

— Вот кто мои сигареты спер, — слышу над ухом, когда во второй раз затягиваюсь.

Дым обжигает мои внутренности, и это неминуемо приводит к очередному, уже более сильному приступу кашля. Глаза щиплет, вытираю выступившие слезы тыльной стороной ладони, и пепел как назло падает прямо мне на ногу.

— Б**дь!

— Потише, парень, — усмехается Майк, усаживаясь рядом со мной и не боясь запачкать модные джинсы с дырами на коленях.

Его темно-рыжие волосы яростно треплет ветер.

— Ты лучше вообще не кури, Павлик, — советует Леся, хлопая меня ладонью по спине, — чем раз в полгода и так метко.

В нос ударяет сладкий запах духов. Она садится, вытягивает ноги и забирает из моих пальцев окурок. Разглядывает его, думая, не стоит ли затянуться, стряхивает в сторону пепел, а затем тушит, вдавливая в покрытие, которым застелена вся крыша гостиницы.

Прислоняюсь к кирпичной кладке и кусаю губы.

— Как сходили? — Задаю дежурный вопрос.

— Было весело, — отвечает она.

— Да ни хрена, — морщится Майк.

Вот так всегда. Эти двое ни в чем кроме музыки не могут сойтись во мнениях. Будто разговаривают на разных языках и мечтают истребить друг друга.

— Расскажете? — Без интереса спрашиваю я.