Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России - Валерий Шамбаров

Незадолго до собственной кончины митрополит рассказывал духовным чадам, как он горячо оплакивал Николая Павловича. Но как раз по окончании сорокоуста о его упокоении император сам вдруг явился в келью к владыке. Смотрел проницательно, величественно, но добродушно. Когда Платон хотел поклониться ему, видение растаяло. «Знаете ли, что здесь необъяснимо для меня: достоин ли я был того, чтобы величайший из царей земных посетил из загробного мира мое старческое убожество? Почему он не являлся достойнейшему меня? Но, с другой стороны, не тем ли подобные личности и велики, что они «не зрят на человеки?» [138].

Впрочем, была и другая реакция. Либерал Д. А. Милютин вспоминал: «Когда народ стекался на панихиды и повсюду выражалась скорбь об утрате великого Государя, с личностью которого привыкли связывать представление о величии самой России, – в то же время в известной среде людей интеллигентных и передовых, радовались перемене царствования… В известных кружках речь о кончине Императора Николая вызвала ликование; с бокалами в руках поздравляли друг друга с радостным событием» [139]. Публицист-революционер Н. В. Шелгунов выражался еще более откровенно: «Николай умер. Надо было жить в то время, чтобы понять ликующий восторг «новых людей»; точно небо открылось над ними, точно у каждого свалился с груди тяжелый камень, куда-то потянулись вверх, вширь, захотелось летать» [140].

Да, смерть Николая Павловича чрезвычайно порадовала и внешних врагов России, и затаившихся «ниспровергателей». Но сам он собственные чувства к подданным выразил заранее, еще в 1844 г., составляя завещание: «Благодарю всех, меня любивших, всех мне служивших. Прощаю всех, меня ненавидевших. Прошу всех, кого мог неумышленно огорчить, меня простить. Я был человек со всеми слабостями, коим они подвержены; старался исправиться в том, что за собой худого знал. В ином преуспел, в ином нет; прошу искренне меня простить» [141].

Николай I на смертном одре. Художник В. И. Гау

До самой кончины Николая I народ не знал даже о его болезни, поэтому официальную версию состряпали наспех. Министр двора Адлерберг вызвал старенького литератора Панаева, ему дали заготовку, составленную Мандтом, консультанта по медицине, лейб-медика Енохина, и он быстро написал нужную статью. Его поблагодарили: «Умы начали волноваться – вы их успокоили». Вслед за статьей Панаева вышла статья самого Мандта – естественно, совпадающая. Как видим, официальная картина болезни и смерти никак не может претендовать на объективность.

Более правдоподобной выглядит версия неправильного лечения, усугубившего осложнения гриппа. В 1856 г. Александр II назначил комиссию, авторитетных профессоров Здекауэра и Экка, поручив проверить методики Мандта. Его «атомистическая» система была разгромлена вдребезги, признана безграмотной и похоронена. Что уж тут говорить о компетентном лечении государя? Но почти сразу же возникли еще две версии. Убийства и самоубийства. Хотя незыблемая вера Николая I остается вне всяких сомнений. А суицид для православного заведомо исключен. Но такие сплетни распространялись за границей, подхватили наши либеральствующие интеллигенты.

Они были чисто пропагандистскими. Причиной выставлялась проигранная война. А занесшийся Николай не хотел преступить свою гордость и признать поражение. Вот и получилось, что самодержавие осознало собственную беспомощность и вынесло себе приговор. Хотя все это оказывается откровенными подтасовками. Потому что к февралю 1855 г. никаких катастрофических поражений не было! Атаки врагов отразили на всех фронтах, на Кавказе и Дальнем Востоке одержали победы, Севастополь стойко держался. Даже для гипотетического самоубийства мотивов не имелось! Причинами пытались выставить неудачу под Евпаторией, срыв переговоров в Вене. Но бой под Евпаторией был совсем не масштабный, 168 погибших. А в Венскую конференцию царь с самого начала не верил. Большая часть русской армии вообще еще не вступала в бой, и Николай Павлович готовился драться – даже со всей Европой. Последние военные планы он разрабатывал 2 февраля, когда уже занемог!

Пожалуй, стоит взглянуть и на авторов мифов о суициде. В 1860-х, в период либеральной «перестройки» Александра II, когда выплеснулось повальное очернительство собственной страны, эту версию пропагандировал Николай Шелгунов. Тот самый, что описывал кощунственное ликование «новых людей». Шелгунов был революционером, сотрудничал с «Землей и волей», «народовольцами» и был тесно связан с Герценом, поливавшим Россию грязью из Лондона. Какое может быть доверие к такому «источнику»? Причем клевета Шелгунова, как и зарубежных писак, была вообще бездоказательной, голословной. «Доказательства» появились лишь в 1914 г., когда Россия находилась на пороге Мировой войны и полным ходом началась ее раскачка к революции.

Вбросил эти «доказательства» весьма либеральный профессор медицины А. В. Пеликан – со ссылкой на своего деда Вацлава Пеликана. Закадычного друга Мандта! Сам же Вацлав Пеликан был поляком, до 1832 г. – ректором Виленского университета, закрытого Николаем I как гнездо революционеров. Соответственно, ненавидел царя. Хотя тот Пеликана совсем не обидел. Назначил его главным врачом в Московский госпиталь, а потом он возглавил всю медицину в Военном министерстве. Ну а внук якобы слышал от деда, что Мандт самолично признался ему – Николай I приказал лейб-медику дать яд, и тот не посмел ослушаться. В качестве причины приводилась та же байка о «поражении в войне», на февраль 1855 г. совершенно не актуальная [142]. К моменту публикации дед и отец были мертвы. Ни подтвердить, ни опровергнуть Пеликана-младшего не могли. На чьей совести осталась ложь – внука, деда или Мандта, остается неизвестным.

А уж при большевиках и повальном оплевывании «царизма» клеветническая версия приобрела почти «официальный» статус, ее изложил в своей «Крымской войне» даже академик Тарле (впрочем, старый марксист, в 1917 г. член комиссии Временного правительства, силившейся доказать «измену» Николая II). Но подкрепить эту версию, кроме голословной болтовни Шелгунова и сомнительных воспоминаний Пеликана получалось нечем! И появилось еще одно «доказательство». В XIX – начале XX вв. полную биографию Николая I писал историк Николай Шильдер, сын лучшего николаевского инженера. И вот якобы в одной из книг, которую прорабатывал Шильдер, возле официального описания смерти царя, он написал на полях: «Отравился». Откуда делаются выводы, что Шильдер мог иметь доступ к неким документам или что-то слышать от осведомленных людей. Хотя публикация об этой надписи появилась только после революции. Кто видел в глаза подлинник – неведомо. Экспертиза почерка, разумеется, не проводилась. Была ли эта надпись вообще – неизвестно. Кстати, и даже слово «отравился» еще не предполагает – добровольно. Можно отравиться и тем, что тебе подсунули. Под видом лекарств.

А вот версия убийства за уши никогда не притягивалась. Она была очень распространенной. Но ее-то либеральная «общественная мысль», возобладавшая после смерти Николая I, глушила и игнорировала. Графиня С. Д. Толь писала: «Умер ли он своей смертью? Многие современники упорно уверяли, что он был отравлен одним из докторов, которого будто бы подкупил на это злодеяние французский император Наполеон III» [143]. Заинтересованными были не только французы, но и англичане. Но и в России имелась сильная партия «противников войны». То есть капитулянтов, готовых любой ценой восстановить «дружбу» с вожделенным Западом. А как раз в январе-феврале 1855 г., после Венской конференции, стали известны условия, на которых Франция и Англия согласны начать переговоры о мире! Для отечественных «миролюбцев» они были вполне приемлемыми. Главной помехой был царь.