Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

— Но это вы меня свели с Томасом! Вы же знали, как это опасно. Сестру вашего мужа казнили за такие же прегрешения!

Что тут ответишь? Мне и в голову не приходило, что она осмелится задать прямой вопрос. Даже такие дурочки, как Екатерина, иногда задают вопросы по существу. Я отвернулась, глянула на осенние поля, туда, где полноводная от недавних дождей река сияет, как узкая рапира.

— Вы меня попросили помочь. Я ваш друг.

— А Анне вы тоже помогали?

— Нет, конечно! Она бы от меня помощи не приняла.

— Вы с ней не дружили?

— Она была моей золовкой.

— Но она вас не любила?

— Не думаю, что она меня вообще замечала, даже в мою сторону никогда не глядела.

Мои ответы ее не успокоили, а только раззадорили. Казалось, я слышу, как у нее в голове шевелятся разные мысли.

— Она вас не любила? Анна с сестрой и ваш муж — они всегда были вместе. А вас в компанию не принимали.

Пытаюсь рассмеяться, только смех получается невеселый.

— Право же, мы не дети, играющие на школьном дворе.

— Но королевский двор ничуть не лучше. Вы их возненавидели за то, что они вас не взяли в компанию?

— Я тоже Болейн. Такая же Болейн, как и они. Я стала Болейн, когда вышла замуж, их дядюшка герцог — и мой дядюшка. Я не меньше их блюла интересы семьи.

— Тогда почему вы свидетельствовали против них?

Гляжу на нее чуть дыша:

— Кто вам такое сказал? Кто на меня наговорил?

— Мне Екатерина Кэри все объяснила. — Она произносит эти слова так просто, словно не понимает — негоже молодым женщинам, почти девочкам, обсуждать государственные тайны и измены, кровосмешения и казни. — Сказала, что вы свидетельствовали против мужа и его сестры, предоставили доказательства того, что они были любовниками и государственными преступниками.

— Вовсе и не я, — еле слышно шепнули мои губы, — вовсе и не я.

Нет сил слушать. Не хочу об этом думать. Только не сегодня.

— Все было совсем не так. Вы ничего не понимаете, вы еще слишком юны. Я пыталась его спасти. Я пыталась ее спасти. Дядюшка придумал замечательный план. Ничего не вышло, но план был замечательный. Я думала, что своим свидетельством его спасу, а вышло наоборот.

— Ах вот как.

— Это было ужасно. — Я больше не в силах сдерживаться. — Я пыталась его спасти. Я его так любила! Я бы все для него сделала.

— Вы пытались его спасти? — Юное личико переполняется сочувствием.

— Я была готова за него умереть, — отерла слезу рукой, затянутой в перчатку. — Я бы все сделала, только бы его спасти.

— А почему ничего не вышло? — испуганно шепчет она.

— Мы с вашим дядюшкой надеялись, что, если они во всем признаются, король с Анной разведется и отправит ее в монастырь. Мы думали, брата лишат титула и всех почестей и сошлют. Остальные придворные, которых вместе с ними обвинили, — друзья Георга, ее свита — вообще были ни в чем не виновны. Мы понадеялись, что их всех простят, как простили Томаса Уайетта.

— И что случилось?

Я, как во сне, начинаю рассказ. Словно старый сон, кошмар, что будит меня среди ночи, вернулся вновь.

— Они все отрицали. Все пошло не по плану. Они должны были во всем признаться, а они все отрицали, признались только в том, что непочтительно отзывались о короле. Георг сказал, что король ничего не может в постели. — Даже солнечным осенним деньком пять лет спустя я оглядываюсь по сторонам и понижаю голос — как бы кто не услышал. — Они испугались, все отрицали, не умоляли о помиловании. Я держалась заранее намеченного плана, как дядюшка велел. Спасла наши земли, спасла наследство Болейнов, спасла наше состояние.

Екатерина ждет продолжения. Она еще не поняла, что это конец рассказа. Я исполнила свой долг, я победила — сохранила титул и земли. Она удивленно смотрит на меня.

— Я все сделала, чтобы сохранить наследство Болейнов. Отец Георга и Анны скопил огромное состояние, да и сам Георг добавил. Анна тоже была богата. Я все сохранила, спасла Рочфорд-холл, сохранила титул. Я все еще леди Рочфорд.

— Вы сохранили наследство, но они его не унаследовали? — недоуменно произносит Екатерина. — Ваш муж умер, думая, что вы его предали, дав против него показания. Считал, верно, что пытается доказать свою невинность, защититься от ваших обвинений. Вы же были не свидетелем защиты. — Думает она медленно, мысли формулирует медленно, а ужасные слова произносит еще медленнее. — Он, верно, решил, что вы его послали на смерть, чтобы любой ценой, даже ценой его смерти, получить титул и землю.

Как же мне хочется крикнуть в ответ: «Не смей облекать мой кошмар в слова!» Я вытираю пот тыльной стороной ладони, пытаюсь стереть этот вопль.

— Нет! Конечно нет! Он никогда бы так не подумал. — Я на грани отчаяния. — Он знал, я люблю его, пытаюсь спасти. Он знал, умирая, что я на коленях молила короля помиловать моего мужа. Она тоже знала — до самого последнего момента я буду умолять короля сохранить ей жизнь.

— Надеюсь, вам не придется давать показания, чтобы спасти меня. — Что за глупая шутка, у меня нет сил даже на вымученную улыбку.

— Моя жизнь тогда кончилась, — только и удается сказать мне. — Их жизнь подошла к концу, и моя тоже.

Мы продолжаем скакать в молчании, через минуту подружки Екатерины нагоняют нас, принимаются развлекать пустой болтовней, не умолкают всю оставшуюся дорогу: чем нас встретят в Амптхилле, не пора ли королеве отдать желтое платье Екатерине Тилни? Тут же вспыхивает ссора — королева уже пообещала платье Джоанне, а его не прочь заполучить Маргарита.

— Перестаньте ссориться. — Я с трудом возвращаюсь в настоящее. — Королева надевала это платье только три раза, оно останется при ней, его еще вполне можно носить.

— Какая разница, — фыркает Екатерина. — Я себе еще закажу.

Ричмондский дворец, ноябрь 1541 года

Вхожу в церковь, крещусь, делаю реверанс перед алтарем, усаживаюсь на свое место. Здесь меня никто не увидит, никто не нарушит моего уединения — перегородки высокие, дверь закрыта. Только священник, да и то поднявшись на кафедру, сможет разглядеть меня сверху. Если я позабуду вовремя перекреститься, перекрещусь другой рукой или в неправильную сторону, никто не обвинит меня в ереси. В этой стране тысячи людей ежеминутно следят за каждым своим движением, но у них нет моей возможности уединиться. Многих уже сожгли на костре за подобные ошибки.

Встаю, делаю поклон, опускаюсь на колени, снова сажусь. Правила соблюдены, но сегодня литургия мало меня радует. Порядок службы подвластен королю — и следующие одна за другой фразы выражают мощь Генриха, а вовсе не Бога. Раньше я ощущала Бога повсюду — дома, в маленькой лютеранской церкви; в высоком, величественном соборе Святого Павла в Лондоне; в тихой часовне Хэмптон-Корта, где я однажды молилась рядом с принцессой Марией и покой струился с небес на нас обеих. Похоже, королю удалось отравить церковь, и не только для меня. Нынче я обретаю Бога, гуляя по парку, на берегу реки, слушая поющего в полдень дрозда, следя за пролетающими гусями. Но особенно — провожая глазами парящего в вышине сокола. Словами, которые выбрал Генрих, Богу со мной больше не говорить. Я прячусь от короля и больше не слышу его Бога.