Союз нерушимый - Влад Савин

В "ноль три-двадцать семь"[52] я в изоляторе сидел. Думал разберутся, выпустят — а тут эти пришли! Спросили, хочешь с нами, или дальше в кутузке сидеть — я и не понял сначала, что это бандеры, они же "за народ, за справедливость" поначалу кричали, и флаги красные! Свобода, ну и захотел, как говорят, на подножку вскочить!

А меня, как пострадавшего от Советской Власти, сразу в оборот — вот тебе винтарь, и теперь ты рядовой второй сотни четыреста сорок четвертого куреня, друже подхорунжего слушать во всем, за неподчинение расстрел! И никуда уже не деться — делай, что велят! Остальных освобожденных тоже в строй распихали, кого куда. Гражданин начальник, я ничего не сделал, ни в кого не стрелял, лишь бегал со всеми, со зброей! И мне горилки поднесли, задарма, так что не помню я толком почти ничего!

А в день второй, когда наши, советские, агитацию вели, листовки расклеили по всему Киеву, и с самолетов разбросали — пан сотник и хорунжие ругались страшно, отбирали и пистолетами грозили. Но шила в мешке не утаишь — все равно читали, и пересказывали. И еще репродукторы уличные орут — тут пан сотник со злости приказал в них стрелять. И бить в ответ тех, кто на улице спросит — так это правда, вы за фашистов? Нет, не убивали — лишь кулаками, сапогами, прикладами, вроде никого до смерти не убили.

Тогда понял я, во что мы вписались, и решил, что дальше мне не по пути. Это ж надо совсем безголовым, чтобы сейчас за фашистов — вышак будет всем! И разговоры уже ходили, что нас войска окружают, причем такие звери пришли, что целую сотню одними ножами вырезали ночью, а командира куреня в плен уволокли — а завтра никому пощады не будет. Как случай представился, уже под вечер, я в сторону откололся, винтарь бросил, и тикать! Думал, в такой заварухе затеряться нетрудно — и до дома, до хаты, или прибьюсь куда в артель, не в банду, боже упаси, честно зарабатывать, и никаких больше авантюр!

И едва за окраину вышел, на дороге проселочной служивым попался. Вроде солдаты, а в тельняшках. Документ спросили, а нету, на плечо мне глянули, синяк увидели, и озверели! Гражданин начальник, я ж только по репродуктору стрелял, не в человека! А эти матросики меня чуть не прибили, зубы вышибли, печенку отбили напрочь! А старшой их назвал меня "бандеровской мордой" и сказал, что "в СМЕРШ сдадим, где ты пожалеешь, что вообще на свет родился". И сдали. А я не предатель, не бандеровец, один только день бес попутал — гражданин начальник, за что?

(резолюция внизу: участие в вооруженной банде доказано — передать дело в трибунал. Следователь СМЕРШ Сидюк).

Лючия Винченцо (Смоленцева). Киев, горком, день 24 июня 1944.

Женщинам нарядными быть — не грех! Готова поспорить о том даже с самим Его Святейшеством, при всем к нему огромном уважении. Ведь иначе — не быть мне сегодня живой! Да и Анне, возможно, тоже.

Это платье я увидела в витрине на Крещатике. Мы ехали из "Националя" в ЦК, и конечно, не могли задерживаться по пути. Но позже я также мимоходом упомянула о том своему мужу, и сама почти уже забыла, за последующими событиями. Затем мой рыцарь оставил меня с Анной, а сам ездил в гостиницу, забрать оставленные вещи. А когда вернулся, то, отозвав меня в сторону, достал из мешка то самое платье!

— Галчонок, вот, подарок тебе, пока еще мир. Завтра наверное, будет уже не до того.

А я даже примерить его тогда не успела, потому что была началась эвакуация, из дворца на Крещатике в дом-крепость на холме у Днепра, и надо было спешить! А после в городе началась война, и я, провожая своего рыцаря на бой, молилась господу и мадонне, чтобы он вернулся живым и невредимым! На второй день здесь было спокойнее и уверенней, с того берега реки пришли солдаты, заняли оборону на холме, и прибыли люди из НКГБ, тут же занялись своими делами, и Анна, регулярно связываясь по ВЧ со штабом округа, говорила после, что подходят все новые войска. Мой муж, мой рыцарь снова уходил в город — и насколько спокойнее мне было бы быть рядом с ним, но он категорически возражал, требуя чтобы я оставалось "тенью" Анны, сопровождая ее всюду. А я была уверена, что ничего опасного не случится, ну какие враги могут быть здесь, в штабе?

Тогда я вспомнила про платье. Оно было мне чуть велико — но совсем незаметно, если стянуть на талии пояском, юбка, такое же "солнце" как у Анны, длиной до середины голени, ну чуть-чуть ниже. Материал, легкая шелковая ткань с рисунком из цветов. И это шло мне куда больше, чем мой прежний полувоенный костюм! Ну а туфли вместо солдатских ботинок, как и все, что должно одевать под — нашлось в моем багаже. Теперь бы еще плащ, как у Анны, или легкое пальто, и конечно, шляпку — и был бы полный гардероб!

Вот только куда деть пистолеты? Один, так же как у Анны, кобуру под юбку, на пояс от подвязок — поскольку мой парабеллум был крупнее, то пришлось отпустить почти до колена, а чтобы не болтался, еще и прикрепить к ноге. Ну а "беретту" придется класть в карман моего старого жакета, хотя он к платью категорически не подходил! Но я утешала себя тем, что так одеваться придется лишь на улице, а внутри дворца я могу себе позволить быть принцессой.

Анна, оглядев меня, согласилась, что это платье очень мне идет. И пообещала, что как только приедем домой, "в место постоянной дислокации", она подберет мне все остальное, "оденет меня с ног до головы". А пока, мы отправились по кабинетам — Анна не слишком любила собирать заседания штаба у себя, а предпочитала смотреть и присутствовать, как работают другие, каждый на своем участке. В тот день мне запомнилось, кроме пропаганды мы занимались еще "заброской невода", как назвал это мой муж. Создать по всему городу сеть наблюдательных постов со связью, рациями или телефоном (поскольку АТС на Крещатике была еще наша, там засели курсанты НКВД, отбивая атаки бандитов), и непрерывно давать войскам информацию о положении и действиях врага, чтобы действовать не вслепую! Вплоть до того, чтобы просить у военных самолеты, чтобы низко летали и радировали, что видят. И собрать воедино сведения от наших добровольных помощников — все узнанное в итоге наносилось на огромную карту, расстеленную на столе. Пока сплошь почти утыканную булавками с синими флажками — но красный цвет господствовал по краям, словно сжимая вражескую территорию в тиски.

А затем мы зашли в туалетную комнату — довольно большое помещение, белые умывальники, зеркала, ну и все прочее. Какая-то женщина стояла и приводила в порядок прическу — увидев нас, поспешила исчезнуть. А когда мы уже собирались выходить, она вошла, и с ней ворвались трое военных, двое оттеснили Анну к стенке, один подступил ко мне, и в руке у него был нож.

Я поняла, что это бандиты — такие же, как были в "Национале", тоже переодетые в нашу форму. И уже после я узнала, что им было указано, как узнать Анну, "фифа в нарядном платье, она там одна такая". И будь я одета, как прежде, все было бы кончено, меня бы убили сразу, а Лазареву увели бы с собой — и наверное, кроме платья у негодяев был и словесный портрет Анны, раз на нее набросились сразу двое, но возникла все же и неясность, и женщина-главарь решила, что секунда ничего не изменят.