Дикий фраер - Сергей Донской

У нее до сих пор не имелось веской причины, по которой она должна была принять личное участие в поисках чемоданчика. Дальнейшие шаги Элька продумала до мелочей. Не хватало лишь крошечного связующего звена, и его необходимо было найти до того, как Мамонтов начнет упражняться в вождении трактора.

Он не дал Эльке даже минуты на размышления. Он не пожелал возиться ни с ее ботинками, ни с капитулировавшими джинсами. Вместо этого подхватил ее на руки, пронес несколько шагов и шарахнул спиной об стол с такой силой, что у нее перехватило дыхание, а мысли смешались подобно рою встревоженных пчел.

Распластанная среди бумаг и рассыпавшейся канцелярской дребедени, она увидела над собой белый наборный потолок и тут же поняла, что до конца сеанса ей следует пялиться туда, и только туда. Потому что Мамонтов не стал наваливаться на нее всей своей чудовищной тушей, как можно было того ожидать. Нет, он шумно завозился у ее свесившихся со стола ног, и его дыхание было таким горячим, словно Эльку вздумали подсушить феном, втиснутым между обнаженными бедрами.

– Назови меня Сашенькой, – потребовал он, бестолково тычась в Эльку то носом, то мокрыми губами, а охотнее всего – наждачным подбородком.

Жесткая щетина придавала ее ощущениям непередаваемую остроту: как если бы нежную мякоть доверчиво открывшейся устрицы вздумали пощекотать колючками кактуса.

– Ой! – не сдержалась Элька от жалобного возгласа и, чтобы не дать волю рукам, принялась сгребать ими все, что попадалось под скрючившиеся пальцы: листы бумаги, ручки, визитницы и даже скрепер. Ее так и подмывало испытать его на ухе своего мучителя.

– Скажи: Сашенька! – Если до этого мамонтовский голос был скорее капризным, то теперь он уже требовательно рявкнул.

Элька почувствовала себя отданной на растерзание огромному голодному псу. Причем бешеному, судя по обилию слюны, капающей на ее бедра. Так что зубы могли быть пущены в ход без всякого предупреждения.

Это был ее первый опыт подобного рода, и в чем-то он был сродни путешествию по американским горкам, когда низ живота пронизывает сосущее предчувствие то ли надвигающегося ужаса, то ли восторга.

– Сашенька! – Напоминание было таким свирепым, что Элька сразу вспомнила, кто она такая, где находится и что с ней происходит.

– Сашенька, – покорно простонала она.

Мамонтов причмокнул с особым удовлетворением. Вздрогнув, Элька оставила в покое все, что попалось под руки прежде, и заграбастала новую добычу: что-то круглое на подставочке (наверное, декоративный глобус) и тарахтящий коробок (то ли скрепки, то ли кнопки).

– Громче!

– Са-а-шенька! – По надрыву получилось похоже на истошное оплакивание покойника, но Мамонтов помирать не собирался, он жил полной жизнью и услышанного ему было мало:

– Громче! Еще громче!

Стиснув в левом кулаке почему-то липкий на ощупь калькулятор, а в правой – что-то напоминающее тюбик клея, Элька завопила так, что у нее самой заложило уши. Воли в ней после этого осталось не больше, чем в смятой страничке, которую усердно протирает до дыр горячий шершавый ластик. Противиться этому нажиму Элька была уже не в состоянии, как не может не трепетать и не подскакивать беспомощная рыбешка на раскаленной сковороде.

Ее подбросило раз, другой, а потом позвоночник выгнуло дугой и заклинило в таком положении. Пятки затеяли безостановочную дробь, выбиваемую из стола. Руки по-прежнему слепо шарили вокруг, но уже ничего не хватали, а просто разбрасывали в стороны как попало. В кабинете не смолкало шуршание, перезвон, бряцанье, стук, но полтергейсту делать здесь было нечего, потому что Элька неистовствовала похлеще любого буйного духа.

Все новые и новые конвульсии, едва успевая перейти в крупную дрожь облегчения, возобновлялись с новой силой. Все те многократные потрясения, которые испытала Элька на банальном письменном столе, не укладывались в двенадцатибалльную шкалу. Если бы она не потеряла голос, а вместе с ним и способность ощущать что-либо, кроме полнейшего изнеможения, выносить ее из кабинета пришлось бы на носилках.

Когда Элькин завод закончился и Мамонтов вырос над ней, утирая рукой мокрые губы и подбородок, у нее не было сил даже натянуть пониже свитер. Так бы и валялась на столе, подобно опустошенной кукле из секс-шопа. Однако Мамонтов вовсе не собирался любоваться ею или приводить в чувство благодарными поцелуями.

– Вставай и одевайся, – скомандовал он, буравя взглядом стену позади Эльки.

– Сейчас. – Она приподнялась на локтях, с трудом села, и в этот момент головокружение едва не опрокинуло ее обратно.

– Одевайся, сука! – заорал Мамонтов, которому уже расхотелось быть Сашенькой. – Разложила тут свое сало с прорезью! Полировку испортишь!

«Вот теперь он меня точно убьет, – почти безразлично думала Элька, с горем пополам приводя себя в порядок. – Не потерпит, жирная скотина, свидетельницы своего добровольного унижения. Синяя Борода, тот, наверное, тоже шалил подобным образом, вот и сплавлял своих жен на тот свет, одну за другой…»

Она посмотрела на обращенный к ней складчатый затылок и передернулась, представив себе, что это был последний мужчина в ее жизни, а побывать ей осталось только под трактором.

«Бр-р, страшная получается сказочка! Если этот мерзкий Сашенька и отсрочит мою казнь, то только из-за денег. Что же ему наплести такого, чтобы вырваться отсюда?.. Понятия не имею…»

Еще недавно узкие джинсы сошлись на Элькиных бедрах так легко, словно она потеряла пару килограммов веса. «А теперь я лишусь еще нескольких лишних кило, – сказала она себе. – Вместе с головой, тупой и бестолковой настолько, что она не в состоянии удержаться на плечах!»

Внезапно вместо собственного голоса в голове Эльки прозвучала любимая считалочка Антошки, которую он весело тараторил, когда еще мог бегать с детворой по двору.

На вокзале-в-темном-зале-труп-нашли-без-головы-пока-голову-искали-ноги-встали-и-ушли. Теперь огромный жестокий мир играл с ослепшим мальчуганом в прятки, и кто как не мать должен прийти ему на помощь?

«Ноги встали и ушли! Ушли! – сказала она себе. – И ты уйдешь, если не станешь раскисать! Соберись с мыслями! Действуй!»

И тут в ней вдруг что-то произошло, что-то резко изменилось. Появился у Эльки лихой, веселый кураж, без которого почти невозможно выиграть ни один поединок.

– Вы знаете, когда я родилась? – внезапно спросила она. Это прозвучало настолько дико и неожиданно даже для нее самой, что ее ноги едва не подкосились, но выстоять помогла уверенность, что она сделала единственно верный ход. Кто-то шепнул ей на ушко подсказку, и ее не интересовало, кто именно это сделал, ангел или бес.

– Что-о? – переспросил Мамонтов, медленно поворачиваясь к ней. Недоумение, стыд, злоба и отвращение, прозвучавшие в его голосе, слились в мощнейший аккорд, который не сумели бы воспроизвести даже иерихонские трубы.

Но Элька не вздрогнула, не попятилась. Она уже знала, как вести себя дальше, и решила придерживаться этой линии поведения до конца.